Счастье - Зульфю Ливанели (2018)

От женщины-профессора на одной из конференций в Париже он почерпнул новое понятие, которое оказалось маяком, в последний момент осветившим дорогу кораблю, застигнутому врасплох морской бурей. Это понятие было «метанойя». Из-за того, что раньше никогда об этом не слышал, он даже смутился, однако впоследствии, поняв, что очень мало людей знакомы с этим термином, успокоился. Метанойя означала – выйти за пределы самого себя, преодолеть себя, встать над самим собой.

По сути, все наши проблемы заключены в понятии «самость». Что значит «сам», «себя», «я»?

Даже повторяя десять раз кряду свое имя, человек чувствует, что не принадлежит сам себе; если от рождения до смерти в своем сознании он произносит «я» или «сам», то почему на всем этом лежит печать отчуждения? Профессор долго ломал над этим голову, пока наконец не понял, что в этом термине заложен глубокий смысл отрешенности или абстрагирования. Каждый отрешен, каждый отрешается. Отрешенность спасает нас от таких тюремных надзирателей, как общественные правила и жестокость окружающего материального мира. Заплутав на жизненном пути, мы расслабляемся, погружаясь в теплые воды источника, называемого привычкой. И в итоге наш путь завершается тем, что мы сидим дома в знакомом мягком кресле и можем даже с закрытыми глазами отыскать кран в ванной или подушку, на которую можно положить свою голову. Люди похожи на собак, которые метят свою территорию, и чувствуют себя достаточно уверенно только на ней: формула человеческого счастья заключается в том, чтобы находиться среди знакомых вещей и знакомых запахов.

Достоевский, вернувшись из Европы в Россию, описывал свои чувства так: «Словно я всунул ноги в свои старые домашние шлепанцы». Всунуть ноги в старые шлепанцы… В самом деле, прекрасные слова, ведь люди живут именно так. Если бы этот мир не был привычен, то они чувствовали бы себя словно выращенный в подвале и брошенный на площади Каспар Хаузер[6].

Однако Профессор устал быть Каспаром Хаузером, заключенным в рамки обыденного выхолощенного мира, который кто-то бы назвал «счастье», он был готов отказаться от надоевшего ему чувства безопасности. Ради этого необходимо было войти в состояние метанойи. Каждый в один из моментов своей жизни должен достичь своей метанойи.

Под влиянием золпидема его глаза начали слипаться, со слегка замутненным рассудком он двинулся в спальню. В сумрачной комнате Айсель, как всегда, спала спокойно и беззвучно. Одну ногу она закинула поверх одеяла.

Профессор проскользнул в постель, положил голову на подушку, и его затуманенному сознанию, уже готовому погрузиться в сон, явилось видение: бескрайнее море и два молодых человека. Он сам остается на берегу, а его друг Хидает уплывает в Александрию, чтобы увидеть город Кавафиса[7], – и вот уже раскрытый парус, как мечта, растворился в горизонте.

Интересно, смог ли он добраться до Александрии? Или пристал к какому-либо берегу посреди пути, застрял там и изменил свою жизнь? Возможно, ветры Зевса, иногда дующие в противоположную сторону, поглотили бы парусник его надежд, кто знает!

Бормоча: «Прощай, Хидает!», с мыслью о том, что бойся – не бойся, но твоя участь предрешена – двигаться прямиком к смерти, он провалился в тревожный сон.

Чистая Невеста, прекрасная невеста

На расстоянии 1400 километров восточнее от Профессора и 100 километров от Мерьем, на военном посту, расположенном на заснеженной вершине в предгорьях Габара, сладко дрожа, проснулся Джемаль.

Снова во сне он увидел Чистую Невесту, рассказы о которой передаются из поколения в поколение среди молодых людей в его деревне. Глядя на запретное место Джемаля, Чистая Невеста спросила:

– Это что же, третий?

– Да, – ответил Джемаль и с огромным внутренним блаженством принялся ощупывать нежными прикосновениями самые укромные уголки ее тела под изумленным взглядом наивной девушки.