Домашний огонь - Камила Шамси (2017)

После этого приключения он стал задавать более прямые вопросы о ней и ее жизни, словно полностью сосредоточившись на той, которая только что уходила от него прочь по стволу упавшего дерева. Она выбрала наиболее простую версию: выросла в Северном Лондоне (это он уже мог угадать по маршрутам автобусов), если точнее, поблизости от Престон-роуд, но такой точности ему и не требовалось. Брат и сестра, намного моложе. Ее вырастили мама и бабушка, обеих уже нет на свете, отца она почти не знала. Сюда приехала в аспирантуру, грант полностью покрывает стоимость обучения, а также она получила стипендию научного ассистента, и этого хватает на жизнь. Она опоздала с подачей заявления и не попала на первый семестр, но прежняя научная руководительница, доктор Шах, добилась для нее разрешения приступить к занятиям с января, и вот она тут.

– Занимаешься тем, чем тебе хочется? Повезло!

– Да, – сказала она. – Очень повезло.

Следует ли в свою очередь расспросить, как складывается его жизнь? Но тогда он, наверное, упомянет своего отца, и она же не сможет сделать вид, будто никогда не слыхала этого имени, и разговор, скорее всего, свернет в ту сторону, куда вовсе не хотелось.

Река потемнела, первый признак приближающегося конца дня, хотя на небе все еще было в избытке света. Исма вывела своего спутника обратно к дороге, они вынырнули около школы, где длинноногие подростки нарезали круги по расчищенному для бега участку, по углам квадрата расползались грязные сугробы.

– Можно спросить? – заговорил Эймон. – Этот тюрбан – дань моде или вере?

– Знаете, в Массачусетсе мне до сих пор этот вопрос задавали только двое, но оба формулировали иначе: мода или последствия химиотерапии?

Он расхохотался:

– Что страшнее – ислам или рак?

И все-таки подобные вопросы до сих пор заставали ее врасплох. Юноша тут же поднял руки, извиняясь.

– Боже! То есть – прошу прощения. Скверно вышло, честное слово. Я всего лишь хотел сказать, что в наше время нелегко быть мусульманином.

– Мне труднее – намного – не быть мусульманкой, – ответила она, и дальше они шли в молчании, которое сделалось уже отчасти неловким к тому времени, как они добрались до Мэйн-стрит. Она-то заведомо решила, будто Эймон в каком-то смысле, пусть светском, политическом, а не религиозном, все-таки причисляет себя к мусульманам. Как глупо было ожидать такого от сына его отца.

– Что ж, всего доброго, – произнесла Исма, когда они вернулись к кафе, и протянула руку, лишь задним числом сообразив, что рукопожатие в их случае до нелепости формальный жест.

– Спасибо за компанию. Надеюсь, еще как-нибудь встретимся, – ответил он, вытаскивая свои старые ботинки и всовывая ей в руку рюкзак, словно за этим она руку и протянула. Небось решил, будто женщины, которые носят тюрбаны как «дань вере», не пожимают руку мужчине. И она побрела домой, размышляя, насколько же приятнее жить среди чужаков, не различая в их словах никакого подтекста. Не зная, к примеру, что «Надеюсь, еще как-нибудь встретимся» означает на самом деле «После этого разговора не имею особого желания видеть тебя снова».

* * *

Тетушка Насим, соседка, заменившая умершую бабушку – Аника и сейчас жила у нее, – позвонила сказать: она вовсе не хочет тревожить Исму, но Анику следовало бы проконтролировать. «Она стала так часто ночевать не дома, и я думала, она гостит у подруг, но только что я встретила Гиту, и та сказала, подруги тоже редко видят ее в последнее время».

Гита с Престон-роуд служила связующим звеном между семейной и университетской жизнью Аники. Она была на год старше близнецов, не ладила с новой своей мачехой и занимала комнату в общежитии, запасной ключ от которой отдала Анике, – сама Гита в общежитии почти не появлялась, переселившись к бойфренду, о чем, разумеется, старших не извещала.