Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс (1984)

Чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, Чарльз несколько раз моргнул, потом посмотрел на сына, лицо которого, к его испугу, вдруг напряглось и покраснело.

Дункан заглянул в сверток:

– О, думаю, нам понадобится помощь Морин. Извини, пойду найду ее.

Он вышел в проход, а Чарльз бережно коснулся подбородка ребенка. Малыш тут же протянул ручку, схватил отца за указательный палец, сунул его в рот и стал энергично жевать.

Дункан несколько раз прочел Чарльзу лекцию о необходимости соблюдать чистоту, и за весь день тот уже трижды помыл руки, что было своеобразным рекордом для его взрослой жизни. Он осторожно пошевелил пальцем. Чарльз-Август издал булькающий звук. Чарльз улыбнулся и, полностью сосредоточившись на сыне, не видел, как вдоль путей вдруг появилась высокая изгородь из жердей и как, спугнутые поездом, вспорхнули вороны, пировавшие на останках черной лошади.

Эта война оставила огромную пропасть между тем, что было до нее, и тем, что стало после. Мне кажется, что теперь я живу совсем не в той стране, в которой родился.

Джордж Тикнор, Гарвард, 1869 год

Послесловие

Все изменилось, неузнаваемо изменилось:

Родилась страшная красота[70].

Так писал Йейтс в «Пасхе 1916 года». И эти семь слов – основа всей книги.

Роман «Любовь и война» был написан совсем не для того, чтобы еще раз продемонстрировать, что война – это ад, хотя она и есть ад; и не для того, чтобы еще раз напомнить, что рабство – наше самое гнусное национальное преступление, пусть даже это спорно. Обе эти мысли представлены в книге, и в немалом объеме. Но главной ее задачей было показать неизбежность и всеобъемлющую силу перемен на примере персонажей, живших в эпоху Гражданской войны, когда грандиознейшие изменения в истории Америки произошли за очень короткий период, чего не случалось ни до, ни после.

В своей книге «Испытание огнем. Гражданская война и Реконструкция» профессор Джеймс Макферсон из Принстонского университета великолепно охарактеризовал эту войну как «центральное событие в американском историческом сознании… [Она] уберегла страну от разрушения и определила, в немалой степени, по какому пути ей следует идти. Эта война поставила два фундаментальных вопроса… будут ли [Соединенные Штаты] страной с суверенным национальным правительством или раздробленной конфедерацией независимых штатов; и будет ли эта страна, рожденная декларацией о том, что все люди созданы с равным правом на свободу, и дальше существовать как самое крупное рабовладельческое государство в мире».

Я понимал, что, кроме основных составляющих сюжета, книга нуждается еще в трех вещах, чтобы полностью отвечать цели своего написания.

Во-первых, нужны были детали. Причем детали не самых известных событий. Пока книга развивалась от первого наброска на пищущей машинке к ее окончательному варианту на персональном компьютере, перед моим мысленным взором появился новый дорожный знак, который я не мог пропустить. (Старый знак, теперь уже постоянный, гласил: «В первую очередь рассказать историю».) Новый знак предупреждал: «Только не надо снова о Геттисберге».

Нужные мне детали приходилось искать не на главной дороге, а на безвестных проселочных тропах, как я это называю, то есть в тех увлекательных местах, куда романы о Гражданской войне обычно забредают редко. Это и Чарльстонская бухта, где маленькая подводная лодка «Ханли» предвосхитила драматические перемены в ведении войны на море; государственные чиновники; и кавалерийские лагеря; и конкретная работа инженерных батальонов и службы военных железных дорог, а также жизнь пленных в ричмондской тюрьме Либби; Ливерпуль, артиллерийское управление военного министерства в Вашингтоне, с его вечным потоком изобретателей, не всегда психически здоровых.