Убежище. Дневник в письмах: 12 июня 1942 - 1 августа 1944 - Анна Франк (1944)

Дома все были очень рады. Должна объяснить, что мои родители занимают в этом отношении особую позицию. Им не так важно, какие у меня отметки. Главное, чтобы была здорова, хорошо себя вела и радовалась жизни. И если эти три пункта в порядке, то все остальное приложится. Но я сама не хочу плохо учиться. Тем более, в лицей меня приняли условно, поскольку я тогда еще не закончила седьмой класс школы Монтессори.

Но все еврейские дети должны были перейти в еврейские школы, так что господин Элте после долгих переговоров принял меня и Лиз Хослар. Лиз, кстати, тоже перешла, но ей предстоит еще нелегкая переэкзаменовка по геометрии. Бедная Лиз, ей не удается дома толком позаниматься: она делит комнату с маленькой сестренкой, которая постоянно играет и шумит — избалованный двухлетний ребенок! Когда Габи что-то не нравится, та заливается криком, и Лиз должна ее утешать, иначе раскричится мадам Хослар.

В такой обстановке нормально работать невозможно, и дополнительные уроки, которые Лиз получает в изобилии, не помогают. Домашнее хозяйство у семьи Хосларов очень сложное. Родители мамы Лиз, которые живут рядом, каждый день у них обедают. В доме есть служанка, господин Хослар рассеян до невозможности, а его жена всегда нервная и раздраженная. Сейчас она ждет третьего ребенка. Нескладная и неловкая Лиз в такой обстановке совсем теряется.

Моя сестра Марго тоже получила табель, как всегда блестящий. Если бы нам выдавали похвальные грамоты, то ее несомненно наградили бы — такая умница!

Отец последнее время часто дома, контора теперь редко нуждается в его услугах. Представляю, как неприятно чувствовать себя лишним! Теперь господин Кляйман стал главой Опекты, а господин Куглер управляет компанией по производству приправ "Гиз и K°", основанной только в 1941 году.

На днях гуляла с папой по нашему кварталу, и он вдруг заговорил о том, что нам предстоит поселиться где-то тайно, и что очень трудно будет жить — отрезанными от внешнего мира. Я спросила, почему он об этом говорит. "Анна, ответил он, — ты же знаешь, что мы уже больше года прячем у знакомых мебель, одежду, еду. Мы не хотим оставить все это немцам, а тем более — самим попасться в их руки. И чтобы этого не произошло, уйдем сами". "Но папа, когда же?" Он говорил так серьезно, что мне стало страшно. "Не думай об этом и положись на нас. Живи без забот, пока можешь".

Вот и все. О, пусть то, о чем говорил папа, произойдет очень нескоро!

Звонят, это Хелло!

Анна.

Среда, 8 июля 1942 г.

Дорогая Китти!

Кажется, что с моей последней записи в воскресенье прошли годы. Столько всего произошло, как будто весь мир перевернулся. Но, Китти, ты замечаешь, что я еще жива, а это главное, как говорит папа. Да, Китти, я живу, но не спрашивай, где и как. Начну по порядку — с воскресенья, иначе ты ничего не поймешь. В три часа дня Хелло ушел от нас, а вечером мы договорились встретиться снова. Вскоре после его ухода кто-то позвонил в дверь, но я ничего не слышала, так как лежала и читала в кресле-качалке на веранде.

Вдруг в дверях появилась Марго, вся взволнованная. "Папе прислали повестку из гестапо, — прошептала она, — мама пошла к господину ван Даану". (Ван Даан — давний знакомый и компаньон отца). Я перепугалась ужасно, ведь все знают, что означает подобная повестка. Невольно представила себе концентрационный лагерь, тюремные камеры, неужели папу отправят туда? "Он, конечно, не поедет, — успокаивала меня Марго, — мама как раз решает с ван Даанами, можем ли мы уже завтра скрыться в нашем убежище. Ван Дааны переедут вместе с нами, и мы поселимся там всемером". Мы сидели и молча ждали маминого возвращения.

Говорить не могли от волнения о бедном папе, который ничего не подозревая, был в гостях в еврейской богадельне.