Анж Питу - Александр Дюма (1851)

XXVIII. Оливье де Шарни (окончание)

Эта помеха, лишь ненадолго прервавшая разговор, никак не повлияла на чувство двойной ревности, испытываемой королевой: она ревновала как любящая женщина и как могущественная королева. В результате беседа, которая, казалось, уже стала замирать, разгорелась с новою силой и стала еще более острой: так в бою, после того как немного стихнет первый шквал огня и дело кое-где дойдет до рукопашной, начинается настоящий обстрел, решающий судьбу сражения.

Впрочем, теперь уже и граф стремился поскорее объясниться, и едва затворилась дверь, как он продолжил разговор:

– Вы спрашиваете, не вернулся ли я из-за госпожи де Шарни. Но неужели вы позабыли, ваше величество, об обязательствах, которые мы приняли друг перед другом? Неужели вы не знаете, что я – человек чести?

– Все так, – кивнула королева, – обязательства существуют, вы – человек чести, вы поклялись пожертвовать собою ради моего счастья, и вот эта-то клятва меня и гложет: ведь, пожертвовав собою, вы пожертвуете и красивой, благородной женщиной, а это ведь тоже преступление.

– Ваше величество, не стоит преувеличивать. Довольно будет, если вы признаете, что я как честный человек сдержал слово.

– Вы правы, я, верно, схожу с ума, простите меня.

– Не нужно называть преступлением то, что родилось по воле необходимости и случая. Мы оба сожалеем о моем браке, который лишь один мог спасти честь королевы. Пришлось покориться, что я и делаю вот уже четыре года.

– Да, – воскликнула королева, – но неужели вы думаете, что я не вижу вашего горя, не понимаю вашей печали, принявшей форму самого глубокого почтения? Неужели вы думаете, что не вижу всего этого?

– Умоляю, ваше величество, – поклонившись, проговорил граф, – скажите мне, что вы видите, и если я недостаточно страдаю сам и заставляю страдать других, то я удвою зло, причиняемое мне и всем окружающим, и тогда уж буду знать наверняка, что никогда в жизни мне не удастся достойно возблагодарить вас за все, что вы для меня сделали.

Королева протянула графу руки. Слова этого человека обладали необоримой силою, как все, что исходит от честного и любящего сердца.

– Приказывайте же, государыня, – продолжал он, – заклинаю вас, приказывайте без колебаний.

– Да, да, я знаю, что не права, простите меня, все это правда. Но если у вас спрятан где-то идол, которому вы тайно курите фимиам, если где-то на свете у вас есть обожаемая женщина… Но нет, я не смею более произносить это слово, оно страшит меня, я начинаю сомневаться, как только звуки, из которых оно состоит, доносятся по воздуху до моих ушей. Так вот, если она существует, спрятанная от всего мира, не забудьте, что у вас есть долг перед всеми, долг, публично принятый вами на себя перед окружающими и перед самим собой, – молодая и красивая жена, которую вы окружаете ухаживаниями и заботами, жена, которая опирается на вашу руку, а значит, и находит поддержку в вашем сердце.

Оливье нахмурился, и чистые линии его лица на секунду исказились.

– Чего вы требуете, ваше величество? – спросил он. – Чтобы я удалил от себя графиню де Шарни? Молчите? Значит, дело именно в этом? Что ж, я готов исполнить это приказание, но вы же знаете – она одна в целом свете! Она сирота, ее отец, барон де Таверней, скончался в прошлом году, как благородный дворянин старых времен, который не захотел видеть все то, что происходит во времена нынешние. Ее брат? Вам прекрасно известно, что ее брат, шевалье де Мезон-Руж, появляется самое большее раз в год, чтобы обнять сестру, поклониться вашему величеству и снова умчаться неизвестно куда.

– Да, все это мне известно.