Титус один - Мервин Пик (1959)

– Шар. Он преследовал меня, пока я его не разбил. А разбиваясь, вздохнул. К тому же я забыл там мой кремень. А без него я заблужусь… заблужусь даже сильнее, чем прежде. Потому что мне нечем будет доказать, что существуют края, из которых я пришел, что у меня есть родная земля. Кремень – единственное мое доказательство, единственное. Он ничего не докажет кому бы то ни было, одному только мне. Теперь же у меня не осталось в руках ничего. Ничего, способного убедить меня, что все это не сон. Ничего, способного доказать мою подлинность. Доказать, что мы сейчас разговариваем здесь, в вашей комнате. Доказать, что у меня есть руки, есть голос. И шар! Разумный шар! Почему он гнался за мной? Чего хотел? Шпионил? Что это – магия или наука? Поймут ли они, кто разбил его? Попытаются ли схватить меня?

– Выпей-ка бренди, – сказал Мордлюк.

Титус кивнул.

– Вы видели такие шары, господин Мордлюк? Что они?

– Просто игрушки, мальчик, просто игрушки. Они бывают простыми, как детский погремок, а бывают и сложными, как мозг человека. Игрушки, игрушки, игрушки, чтоб было с чем поиграть. А насчет того, который ты расколотил, номер ЛКЗ00572 АРГ 39 576 Аиж843К2532, если я правильно помню, я уже читал и о нем, и о том, что его считают почти разумным. Не вполне, но почти. Так значит ВОТ что с тобой приключилось? Ты разрушил нечто до омерзения полезное. Поднял святотатственную руку на дух нашего времени. Раскокал самый что ни на есть наконечник прогресса. И совершив это реакционное преступление, ты явился ко мне. Ко мне! Стало быть, пора поглядеть в окно. Осторожность не повредит. Эти шарики не из воздуха взялись. Где-то, в некоей задней комнате сидит юнец, дух которого трудится в первобытной тьме поврежденного, но обладающего мощностью в шестьдесят лошадиных сил мозга.

– Есть и еще кое-что, господин Мордлюк.

– Не сомневаюсь. На самом-то деле есть еще всё.

– Ваша манера говорить унижает меня, – сказал, вдруг рассердившись, Титус. – Для меня все это серьезно.

– Все серьезно или несерьезно, в зависимости от окраски наших мыслей.

– В моих черно, – откликнулся Титус, – если это можно назвать окраской.

– Да? Так скажи мне прямо, в чем дело. Самую суть.

– Я бросил Юнону.

– Бросил?

– Да.

– Так и должно было случиться. Она чересчур хороша для самцов.

– Я думал, вы меня возненавидите.

– Возненавижу? С чего бы?

– Но, сэр, разве она не была вашей… вашей…

– Она была моим всем. Но, будучи окаянной душой, каковой я безусловно являюсь, я променял ее на свободу моих рук и ног. На одиночество, которым питался бы, будь оно хоть немного съедобным. И, если угодно, на зверей. Я совершил ошибку. Почему я так думаю? Потому что тоскую по ней, но слишком горд, чтобы в этом признаться. Она ускользнула от меня, как ускользает по волне отлива корабль.

– Я тоже любил ее, – сказал Титус. – Если вы способны в это поверить.

– Конечно, любил, моя отбивная котлетка. И сейчас еще любишь. Но ты молод и вскидчив, пылок и незрел, и потому ты покинул ее.

– Господи! – сказал Титус. – Прошу вас, сэр, чуть меньше слов. Меня мутит от ваших речей.

– Попробую, – пообещал Мордлюк. – Хотя привычку так сразу не избудешь.

– Ах, сэр, я оскорбил ваши чувства?

Мордлюк отвернувшись, уставился в окно. Почти прямо под собой он увидел сквозь прутья выпуклой крыши чету леопардов.

– Оскорбил мои чувства! Ха! Ха и ха! Я, видишь ли, что-то вроде вертикального крокодила. Чувств у меня не имеется. Что до тебя. Постарайся поладить с жизнью. Лопай ее. Путешествуй. Странствуй с помощью разума. И с помощью ног тоже. Тащи сам себя в тюрьму, если ты в грязном тряпье! Влеки сам себя к славе, если ты в золотом автомобиле! Упивайся одиночеством. Это всего-навсего город. И нечего в нем задерживаться.

Мордлюк все еще лежал спиной к Титусу.