Титус один - Мервин Пик (1959)

Почему именно эти слова так досадили Мордлюку, трудно даже представить, но досадили же, и он врезался в толпу, намереваясь стереть кричавшего в порошок. Для этого ему, даже в лохмотьях выглядевшему очень внушительно, пришлось протиснуться между двумя непроницаемыми Шлемоносцами. Те отступили в стороны, пропуская его, и толпа вдруг примолкла. А затем, словно так оно и было задумано, Шлемоносцы повернулись и вонзили в спину Мордлюка два длинных ножа.

Он не умер на месте, хоть клинки и были длинны. Не издал ни звука, у него лишь перехватило дыхание. Красное пламя потухло в его глазах, сменившись изумительной ясностью мысли.

– Где Титус? – спросил он. – Давайте сюда этого разбойника.

Титусу не нужно было объяснять, как поступить. Он бросился к Мордлюку и ласково, при всех раздиравших юношу чувствах, обнял старого друга.

– Эй! эй! – прошептал Мордлюк. – Смотри, не выдави то, что во мне еще уцелело, дорогой мой.

– Ах, Морд ль… мой лучший друг.

– Не преувеличивай, – шептал, уже опадая на колени, Мордлюк. – Не надо этой мерлихлюндии… а?.. а?.. Подай мне руку, мальчик.

Все, что пропитывало этот рассвет, сошлось теперь воедино. Сам воздух его, едва ли не затвердел. Вглядываясь друг в друга, эти двое ощущали то, что ощущаешь порой в наркотическом опьянении: необычайную близость ко всему на свете, ясность почти непереносимую.

ГЛАВА СТО ШЕСТНАДЦАТАЯ

Юнона, понимавшая, что при всей ее преданности Титусу и Мордлюку, она сейчас лишняя, была однако ж не в силах держаться от прежних возлюбленных в стороне – и странно, в эти последние минуты и она, и Титус куда сильнее нуждались в Мордлюке, чем в мести. Впрочем, месть была еще впереди, и Якорь приготовлялся ее совершить.

К этому времени солнце успело просквозить леса на востоке, и каждая ветка, каждый оттенок уже просияли бы в них с предельной ясностью, когда бы не грязноватая дымка оранжевого, этого ублюдочного цвета, не желтого и не красного, но завязшего на подступах к тому и другому. Единственным в толпе исполненным решимости человеком остался Якорь.

В несколько шагов он приблизился к ним. К Шлемоносцам. Те вытирали длинные стальные клинки листьями щавеля, обильно росшего по всему Черному Дому. Лица их были совершенно пусты и на миг у Якоря свело в отвращении желудок. И в этот же миг, слишком краткий, чтобы назвать его паузой, Якорь отвернул от «Шлемников» взгляд, поскольку приметил за спинами их троицу бродяг из Подречья.

Якорь ничего о них не знал, однако долго сомневаться в их намерениях ему не пришлось. Действуя неуклюже, но в грубом согласии, все трое навалились на убийц со спины, вырвав у них ножи и прижав им руки к бокам. Впрочем, чем пуще они давили и стискивали, тем, казалось, сильнее становилась зловещая парочка, и только когда шлемы полетели на землю, оба лишились сверхъестественной силы, были повержены и заколоты их же собственными ножами.

Великая тишь опустилась в эту минуту на Черный Дом, на всю огромную сцену трагических событий. Титус помогал своему огромному другу опускаться дюйм за дюймом на колени, с трудом удерживая его от падения. Ни на миг не переставал тот бороться, ни на миг не переставал шептать. Он гордо держал голову, спина его оставалась прямой, как у солдата, и все-таки Мордлюк медленно поникал на землю. Одна рука его крепко сжимала плечо Титуса. Но давления ее юноша почти не ощущал.

– Просто резня какая-то, а? – шептал Мордлюк. – Да благословит господь тебя и твой Горменгаст, мой мальчик.

Вступил другой голос. Голос Юноны.

– Дай мне взглянуть на тебя. Позволь опуститься рядом с тобой на колени, – сказала она.

Но поздно. Что-то отлетело из освещенного солнцем тела. Мордлюк был мертв. Он повалился. Надменная голова его прижалась щекой к земле, и Юнона закрыла другу глаза.