Титус один - Мервин Пик (1959)

– Он думает, если ходить кругами, то и получится перемена мест. И не сознает, что просто топчется на месте.

И эхо голосов отозвалось:

– …топчется на месте.

Затем – снова голос Гепары.

– И все же сегодня мы прощаемся с ним. Прощаемся с прежним Титусом и встречаем нового. Как чудесно! С корнем вырвать свой трон и швырнуть его на пол. Что это изменило, помимо символа? А символов у нас и так слишком много. Мы купаемся в символах. Нас тошнит от них. Жаль, что так получилось с твоим рассудком.

Титус стремительно обернулся к ней:

– С моим рассудком, – воскликнул он, – а что не так с моим рассудком?

– Он мутится, – ответила Гепара.

– Да, да, – хором грянула темнота. – Вот что с ним происходит. Его рассудок мутится!

А следом, позади можжевелового костра возвысился властный голос:

– Голова его обратилась всего лишь в эмблему. Душа впала в ничтожество. Он стал всего-навсего символом. И все же мы любим его, не так ли?

– О да, мы любим его, не так ли? – ответил хор.

– Но как же он запутался. Думает, что утратил свой дом.

– …и сестру свою, Фуксию.

– …и Доктора.

– …и мать.

И мгновенно Титус, потрясенный упоминанием о матери, смертельно побледнел и прыгнул вперед, пролетев над обломками трона.

ГЛАВА СТО ТРЕТЬЯ

Жертвой его могла стать Гепара, однако ж не стала. Подав знак, она отступила в сторонку, на место, с которого яснее виден был вход в заброшенную комнату. Кто именно получил болезненный тычок в область сердца, так и осталось невыясненным, однако этот расфуфыренный господин замертво рухнул на плиты пола, приняв на себя, словно козел отпущения, вспышку бешенства, которое Титус в ту минуту с наслаждением обрушил бы сразу на всех.

Задыхающийся, с мокрым от пота лицом, он обнаружил вдруг, что его схватили за локти. Двое мужчин, по одному с каждого бока, удерживали его. Попытавшись освободиться, он увидел сквозь марево гнева все тех же рослых, одинаковых, вездесущих людей в шлемах, что так долго преследовали его.

Они втащили его по ступенькам туда, где прежде стоял трон и там, все еще вырываясь, мотая головой, Титус краешком глаза заметил нечто такое, от чего в нем обмерло сердце. Хватка державших его шлемоносцев немного ослабла.

ГЛАВА СТО ЧЕТВЕРТАЯ

Что-то выступало из заброшенной комнаты – грузное, запеленутое в ткани. Оно подвигалось с преувеличенной величавостью, волоча за собою хвост пыльной, изъеденной молью фланели – все прочее платье покрывали созвездия птичьего клея. Плечи этой некогда черной мантии походили на белые насыпи, ставшие приютом всякого рода птиц. Даже в волосах призрака (ненатурально красных) восседали мелкие пичуги.

Пока эта Дама вышагивала – с чудовищной властностью, – одна из птиц свалилась с ее плеча и, ударившись об пол, развалилась на части.

И снова хохот. Ужасный. Веселие ада слышалось в нем, насмешливое и грозное.

Если «Горменгаст» и вправду существовал, эта издевка над матерью должна была унизить и истерзать Титуса, напомнив ему об Отступничестве, о ритуалах, которые он так любил и так ненавидел. С другой стороны, если Замок был только плодом его воображения, и тогда выставленная напоказ потаенная любовь юноши уничтожила бы и сломила его.

– Где он? Где мой сын? – раздался голос исполинской самозванки, медлительный и густой, как песок. – Где мой единственный сын?

И существо это конвульсивно подергало свою шаль за края, оправляя.

– Приблизься, любовь моя, и претерпи наказание. Это я. Твоя мать. Гертруда из Горменгаста.

Титус сразу увидел, что следом за чудищем выходит под неясный свет еще одно фарсовое создание. И в этот же невыносимо мучительный миг и Гепара, и Титус услышали резкий свист. Гепару озадачил не свист сам по себе, но то, что он долетел откуда-то из-за стен. Свист в ее планы не входил.