За чертой - Кормак Маккарти (1994)

— Да ну, неужто сам не догадаешься? — удивился Билли.

— Это видно по тому, как она свои делишки справляет, — сказал отец.

— А-а, — протянул Бойд.

— И что нам теперь с этим делать? — спросил Билли.

— Ну, думаю, лучше бы ее изловить. А ты что скажешь?

— Да, сэр.

— Был бы здесь старый Эколс, он бы ее точно поймал, — сказал Бойд.

— Мистер Эколс!

— Был бы здесь мистер Эколс, он бы ее поймал.

— Да уж, он-то поймал бы. Но его нет.

После обеда они втроем поехали за девять миль на ранчо «Складская гряда». Подъехав к дому, не слезая с лошадей, покричали. Сперва выглянула внучка мистера Сандерса, скрылась, потом все вместе они уселись на веранде, и отец рассказал мистеру Сандерсу про волчицу. Мистер Сандерс сидел, упершись локтями в колени, и неотрывно смотрел на доски пола между подошвами сапог. Молча кивал и время от времени сбивал мизинцем пепел с сигареты. Когда рассказ отца подошел к концу, поднял взгляд. В кожистых складках, избороздивших его лицо, прятались синие-синие, необычайно красивые глаза. Будто доказывая, что существует нечто такое, чего тяготы здешней жизни не способны даже коснуться.

— Капканы Эколса{5} и все прочие его причиндалы по-прежнему у него в хижине, — сказал он. — Мне кажется, он вас не осудит, если воспользуетесь тем, что там найдете полезного.

Щелчком выкинув окурок во двор, улыбнулся двоим мальчишкам и, опершись ладонями в колени, поднялся.

— Пойду принесу ключи, — сказал он.

Когда дверь хижины открыли, внутри оказалось темно и затхло, пахнуло чем-то вроде свежей убоины. Отец секунду постоял в дверях, потом вошел. В комнате стоял старый диван, кровать и рабочий стол. Прошли на кухню, а через нее в сени черного хода. Там в пыльном свете единственного маленького окошка на грубых полках из неструганых сосновых досок оказалось великое множество банок, бутылок и старинных аптекарских пузырьков со стеклянными притертыми пробками и старинными восьмиугольными, обведенными красной каймой ярлычками, надписанными аккуратным почерком Эколса: что именно и с каких пор находится внутри. Какие-то темные жидкости. Сушеные потроха. Печень, желчный пузырь, почки. Внутренности зверя, который и слыхом не слыхивал о человеке, не думал и не гадал о нем сотни тысяч лет, если не больше. Да и поди додумайся, что придет вдруг этакий злобный божок, бледный, голый и всему чуждый, и примется истреблять весь твой род — и ближних твоих, и дальних, начнет их убивать, гнать из дому… К тому же божок ненасытный, божок безжалостный — никакими уступками его не умаслишь, никакими потоками крови его жажды не утолишь.

Банки были в пыли, покрыты паутиной, и свет, проходивший между ними, придавал этому хранилищу химической посуды сходство с храмом, с алтарем, посвященным древнему занятию, каковое неминуемо исчезнет из людского обихода, как только исчезнет зверь, которому оно своим существованием обязано. Сняв с полки одну из склянок, отец повертел ее в руке, затем поставил в точности на то место, в тот же свободный от пыли кружок, где она стояла. На нижней полке бросился в глаза деревянный ящик из-под патронов — прочный, с сочлененными в ласточкин хвост углами, — а в нем штук десять пузырьков и пробирок размером поменьше, на этот раз вовсе без ярлыков. На крышке ящика красная карандашная надпись: «Набор № 7». Отец посмотрел один из флаконов на свет, встряхнул, выкрутил пробку и поднес открытым к носу.

— Гос-споди боже ты мой! — прошептал он.

— Дай нюхнуть, — сказал Бойд.

— Нет, — отрезал отец.

Флакон положил в карман, и все перешли к поиску капканов, которые куда-то запропали. Переворошили весь дом, и на веранде смотрели, и в коптильне. Нашли несколько старых капканов на койота — третьего номера, плоскопружинных; они висели на стене в коптильне, а больше никаких капканов видно не было.

— Должны же они где-то быть! — сокрушался отец.

Начали сызнова. Вскоре с кухни донесся голос Бойда: