Слишком поздно - Алан Александр Милн (1939)

— Довольно грустно, — вздохнул он, — что приходится ждать, пока за тебя замолвит словечко младший офицер.

— Это подрывает дисциплину, — отозвался майор, скрывая ухмылку.

Немного позже, получив десятидневный отпуск, он целый день потратил на поездку через весь Эссекс ради того, чтобы на минутку увидеться с Дафной и передать ей, что я здоров и в порядке. Такие у меня были командиры во время войны.

Я рассказал, что мой главный редактор знаком с Глейхеном. Они решили, что это объясняет, но не оправдывает.

— В двенадцать за вами пришлют машину, — сообщил полковник, попыхивая сигарой. — Смотрите не забудьте прихватить меня!

Мы разместились в Бюлли-Греней, надеясь провести там зиму, но «кровавая баня на Сомме» еще не исчерпала себя, и у Бомон-Амеля Генеральный штаб еще раз продемонстрировал поистине бульдожье упорство. Населенный пункт, за который нашему батальону предстояло вести бой, назывался Борегар-Довеко, и больше ничего хорошего в нем не было. На карте он выглядел убийственной ловушкой. Но тут полил проливной дождь, и в последнюю минуту наступление отменили. Тем не менее войско разочарования не испытало — мы бодрым шагом двинулись на запад, распевая во все горло. Дождь все шел и шел, мы насквозь промокли. В конце концов остановились в Дулане. Выглянуло солнышко, штабные фотографировались на память, кругом царила благодать. Недели две мы отдыхали, тренировались и писали домой оптимистичные письма. В один знаменательный день по случаю каких-то торжеств меня представили (или как это называется на военном жаргоне) новому дивизионному генералу. Он мне сказал, что связисты не должны рисковать, поскольку их жизнь представляет исключительную ценность, и я с ним от души согласился. Глейхен получил новый пост на родине. Его имя звучало слишком по-немецки для нашей патриотической прессы. Я горько жалел, что меня не зовут Мюллер.

Однажды я со своими людьми, как обычно, обходил линию, проверяя работу связи. Был теплый ноябрьский день, такой теплый, что расстояние от одного узла до другого казалось не парой сотен ярдов, а целой милей. Я еле волочил ноги. В столовой я заснул за обедом, весь вечер проспал у печки, а перед отбоем военврач дал мне пару таблеток аспирина. Утром температура у меня была 103 градуса[41]. Врач вызвал санитарную машину, и меня доставили в медсанбат. Снова измерили температуру, оказалось уже 105 градусов[42]. На следующий день батальон получил приказ выступать; готовилось наступление. Мой сержант зашел попрощаться. Я отдал ему карты, перепоручил командование, пожелал удачи и снова заснул. Ему повезло. Он всего лишь потерял ногу.

Десять дней спустя я был в Саутгемптоне. Какая-то добрая женщина отправила телеграмму Дафне. Там говорилось, что меня можно найти в госпитале в Оксфорде. Однажды я проснулся, смотрю — Дафна сидит в ногах кровати и плачет.

4

Мы вернулись в Сандаун. Восемнадцатого января был мой день рождения. Кроме поздравлений от родных пришло письмо от Дж. М. Барри. Откуда он узнал… А он и не знал. Он сообщал, что Бусико[43] ставит две одноактные пьесы, и если бы я мог переделать «Вурцль-Фламмери» в двухактную пьесу, ею можно было бы завершить программу. Не придумать лучше подарка на день рождения!