Талисман - Вальтер Скотт (1825)

– Если это совместимо с вашим достоинством и священным саном, уважаемый сэр Жиль Амори, я бы просил вас хоть раз приподнять темное забрало и побеседовать с другом с открытым лицом.

Тамплиер улыбнулся.

– Есть светлые маски, – сказал он, – как и темные забрала, но и те и другие одинаково скрывают естественное выражение лица.

– Будь по-вашему, – сказал маркиз, коснувшись рукой подбородка и быстро отдернув ее, как бы срывая с себя маску. – Вот и я без маски. А теперь – что вы думаете о судьбе вашего ордена и об исходе Крестового похода?

– Вы срываете покрывало с моих мыслей, не обнаруживая своих, – сказал гроссмейстер. – Я отвечу вам притчей, которую слышал от одного святого пустынника: некий земледелец молил небо о ниспослании дождя и роптал, когда дождь был не слишком сильным. В наказание за его нетерпение Аллах, так рассказывал мне пустынник, направил реку Евфрат на его хижину, и он погиб вместе со всем своим скарбом, хоть его желание и было исполнено.

– Очень верно сказано, – сказал маркиз Конрад, – хоть бы океан поглотил девятнадцать частей из вооружения этих западных принцев! Оставшаяся часть могла бы лучше служить делу благородных иерусалимских христиан и спасти жалкие остатки Латинского иерусалимского королевства*. Предоставленные самим себе, мы либо склонились бы перед бурей, либо, получив небольшую подмогу деньгами и войском, принудили бы Саладина уважать нашу честь и достоинство, согласиться на мир и даровать нам свое покровительство. Но этот Крестовый поход грозит Саладину серьезными опасностями. Если они его минуют, он не потерпит, чтобы мы сохранили владения или княжества в Сирии, и, конечно, не допустит существования военных христианских братств, которые причинили ему столько зла.

– Да, но эти отважные крестоносцы, – сказал тамплиер, – могут достичь своей цели и водрузить крест на стенах Сиона.

– Но какую пользу принесет это ордену тамплиеров и Конраду Монсерратскому? – спросил маркиз.

– Вам это может принести пользу, – ответил гроссмейстер, – Конрад Монсерратский может стать Конрадом, королем Иерусалимским.

– Это звучит не так уж плохо, – сказал маркиз, – но все же это лишь звук пустой. Готфрид Бульонский* может избрать терновый венец своей эмблемой. Должен сознаться, гроссмейстер, что мне очень нравится восточная форма правления: чистая и простая монархия должна состоять лишь из короля и подданных. Это самая примитивная структура: пастух и его стадо. А вся связующая внутренняя цепь феодальной зависимости создается искусственно: она слишком сложна. Я предпочел бы держать жезл моего убогого маркизата, но твердой рукой, и управлять им как я хочу, чем держать скипетр монарха, ограниченный и униженный гордыми феодальными баронами, владеющими землей под защитой иерусалимского кодекса[14]. Король должен править свободно, гроссмейстер, а не под контролем: здесь – канава, там – забор, тут – феодальная привилегия, там – закованный в латы барон, с мечом в руке отстаивающий эти привилегии. Словом, я убежден, что притязания Гвидо де Лузиньяна на престол будут иметь предпочтение перед моими, если Ричард поправится и получит голос при избрании иерусалимского государя.

– Довольно, – сказал гроссмейстер. – Ты меня убедил в своей искренности. Другие могут быть того же мнения, но не всякий, за исключением Конрада Монсерратского, имеет смелость признаться, что желает не восстановления Иерусалимского королевства, но хотел бы владеть частью его обломков, как варвары-островитяне, которые не пытаются спасти прекрасное судно от волн, а думают лишь о том, как бы обогатиться за счет кораблекрушения.

– Уж не хочешь ли ты донести о моем намерении? – спросил Конрад, подозрительно и сурово глядя на собеседника. – Так знай же, что мой язык никогда не выдаст моей головы, а моя рука не дрогнет, защищая их. Если хочешь, обвиняй меня публично, я готов защищаться, приняв вызов храбрейшего тамплиера, когда-либо бравшего в руки копье.