Карлики смерти - Джонатан Коу (2017)

Хотя, честно говоря, не то чтоб я обращал особое внимание на музыку. Свидание с Мэделин – всегда особое событие, и я почти все время думал о том, что мы с ней будет делать потом, пойдем ли выпить, что я ей скажу, даст ли она себя поцеловать. Уверен, композиторы получше Эндрю Ллойда Уэббера мучились бы тем, что спектакли и концерты на десять процентов произведения искусства, а на девяносто – пункты передышки в ритуале спаривания. Забавно думать о ком-нибудь вроде Дебюсси – что он страдает из-за оркестровки какого-нибудь такта в «Пеллеасе и Мелизанде»[12], не осознавая, что большинство мужчин в зале все равно слишком заняты раздумьями, позволят ли им возложить руку на колено подружки, и слушать музыку даже не морочатся. Тут ничего не поделаешь, это естественно. Всякое ее движение, любой бессознательный жест были для меня интереснее всего, что бы там ни происходило на сцене (не то чтоб мне было что-то видно). Та часть, к примеру, на которой всем полагается ахать, когда с потолка театра вдруг рушится люстра, – в тот миг Мэделин почесала себе щеку, и это взволновало меня гораздо сильней. Я сознавал малейшие перемены в расстоянии между нами. Стоило ей податься ко мне, и сердце у меня билось чаще. В какой-то момент она пригнулась, близко, и я подумал: боже мой, она меня сейчас и впрямь коснется. Но у нее туфля с ноги спала, и она просто надевала ее обратно.

Три долгих часа спустя мы были снаружи, посреди мокрой, холодной и шумной лондонской ночи. Мимо тащились такси и автобусы, шины шипели и брызгались, фары отражались в поверхности дороги.

Я подумал: какого черта, – и сунул свою руку под руку Мэделин. Как обычно, она ни воспротивилась, ни поощрила меня. Просто позволила моей руке остаться там, а мне не хватило храбрости продолжить и действительно взять ее за руку. Встречались мы с нею уже почти полгода.

– Ну. – наконец произнес я, когда мы неспешно зашагали, не понять, чего ради, к Пиккадилли-Сёркус.

– Тебе понравилось? – спросила она.

– А тебе?

– Да, мне очень. По-моему, чудесно.

Я сжал ей локоть.

– У тебя хорошее чувство юмора, – сказал я.

– В смысле?

– Мне вот это среди прочего в тебе нравится. Твое чувство юмора. То есть мы можем смеяться вместе. Ты скажешь что-нибудь ироническое, и я в точности понимаю, о чем ты.

– Я без иронии сказала. Мне правда очень понравилось.

– Ну вот опять. Двойная ирония: обожаю. Знаешь, это здорово, когда у двух человек есть чувство юмора, это действительно… что-то о них говорит.

– Уильям, я не иронизирую. Сегодня я получила удовольствие. Это был хороший спектакль. Ты понимаешь?

Мы перестали идти. Мы разъединились и встали лицом друг к другу.

– Ты серьезно? Тебе понравилось?

– Да, а тебе нет? Что там было не так?

Мы вновь пошли. Теперь – порознь.

– Музыка поверхностная и незапоминающаяся. Гармонически она примитивна, а мелодически – подражательна. Сюжет строится на дешевых эмоциональных эффектах и грубом пафосе. Сценография безвкусна, манипулятивна и глубоко реакционна.

– То есть тебе не понравилось?

Секунду я глядел прямо в ее грустные серые глаза. Но все равно покачал головой:

– Нет. – Мы молча шли дальше. – Так а тебе что там понравилось?

– Не знаю. Почему тебе всегда обязательно все анализировать? Это было… это было хорошо.

– Здорово. Понятно. Скажи мне, что ты сделала с тем приглашением на «Форум критиков»?[13] Ты на него ответила?

– Не понимаю, о чем ты. Меня никуда не приглашали.

– Ты не опознаешь иронии у меня?

– Нет.

Мы почти вышли на Пиккадилли-Сёркус. Остановились у «Пиццаленда». Я видел, что расстроил ее, но никак не мог себя заставить что-нибудь с этим сделать.

– Чего ты сейчас хочешь? – спросил я.

– Как хочешь.

– Может, зайдем выпить?

– Как хочешь.