Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика - Рэйвин Коннелл (2015)

Связи между (а), (б) и (в) хорошо известны. Президент Эйзенхауэр, не замеченный в феминистских взглядах, предупреждал о власти «военно-промышленного комплекса» в Соединенных Штатах. Очень близкая ситуация наблюдается в Советском Союзе. В обеих странах, если пользоваться словами Джоэля Мозеса об СССР, «женщины практически полностью отчуждены от основных центров, определяющих политику». Эти части комплекса увязываются вместе с помощью идеологии, которая объединяет маскулинность, власть и технологическое насилие и которая лишь недавно попала в фокус внимания исследователей. Но именно связь трех этих компонентов с компонентом (г) имеет решающее значение для гендерной политики в целом. Эта связь обеспечивает массовую базу для милитаристских взглядов и практик, которые без такой базы могли бы вызвать отвращение населения, грозящее дестабилизацией управляющего аппарата, основанного на подобной связи компонентов власти. Вероятно, наиболее яркая особенность этой связи заключается в том, какую роль играют в ней механизмы, особенно моторные двигатели. Постепенное вытеснение всех других транспортных систем этой крайне небезопасной и экологически разрушительной технологией является иллюстрацией и одновременно средством достижения тайного союза между государством, корпоративной элитой и гегемонной маскулинностью рабочего класса.

Участники «мужского движения» 1970-х неоднократно указывали на то, что большинство мужчин на самом деле не соответствует образу жесткой, доминантной и воинственной маскулинности, которую продвигают идеологи патриархата. Но этот образ и не предназначен для того, чтобы ему соответствовать. Целлулоидный героизм Джона Уэйна или Сильвестра Сталлоне кажется героическим только по сравнению с характерами основной массы мужчин, которые ему не соответствуют. Идеология, оправдывающая ядро патриархатного комплекса и абсолютную субординацию женщин, требует создания базирующейся на гендерных признаках иерархии среди мужчин. (Я специально подчеркиваю «базирующейся на гендерных признаках», потому что дискуссии о властных отношениях между мужчинами обычно останавливаются на признании классовых и расовых различий.) Как показало освободительное движение геев, существенной частью этого процесса является создание негативного символа маскулинности в форме стигматизированных аутсайдеров, в особенности мужчин-гомосексуалов. Таким образом, в целом иерархия создается как минимум из трех элементов: гегемонной маскулинности, консервативных маскулинностей (участвующих в коллективном проекте, но не на переднем крае) и подчиненных маскулинностей.

В феминистской мысли 1970-х годов стратегическим местом и главным рычагом угнетения женщин считалась семья. Сейчас маятник качнулся далеко в другую сторону. Стало ясно, что домохозяйство и родственные отношения отнюдь не являются клинически чистым образцом подлинного патриархата. Семья как институт рассматривается сейчас скорее как периферийная, чем центральная часть патриархатного комплекса. Колин Белл и Ховард Ньюби отмечают, что для утверждения власти мужа необходимы постоянные переговоры и сделки о распределении обязанностей. Это необходимо для того, чтобы поддержать семью в рабочем порядке. Важность таких переговоров и напряжение во властных отношениях внутри семьи подтверждаются значительным корпусом специальных исследований, начиная с классической книги Мирры Комаровски «Брак “синих воротничков”» («Blue-Collar Marriage») и заканчивая более современными работами, такими как «Миры боли» («Worlds of Pain») Лилиан Рубин из Соединенных Штатов, «Гендер и классовое сознание» («Gender and Class Consciousness») Полин Хант из Великобритании, «Открытая рана» («Open Cut») Клэр Вильямс и «Матери и работающие матери» («Mothers and Working Mothers») Яна Харпера и Лин Ричардс из Австралии. В этих исследованиях также зафиксирован недавний исторический сдвиг, заключающийся в том, что мужьям стало значительно труднее утверждать открыто патриархатный режим в семье.