Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика - Рэйвин Коннелл (2015)

Это примеры из жизни конца 1960-х годов, и по крайней мере некоторые области культурной практики с тех пор изменились. Язык официального общения теперь уже не будет откровенно сексистским. Даже истеблишмент Американской психологической ассоциации был вынужден ввести в 1977 году политику несексистского языка в издаваемом ею журнале. Бо́льшая часть издательств теперь работает с авторами, занимающимися феминистскими и женскими исследованиями, а также с женщинами – литераторами и публицистами. И в самом деле, этот сегмент печати относится к числу наиболее развивающихся. Однако проблема, отмечаемая Шейлой Роуботам в работе «Женское сознание, мужской мир» и состоящая в том, что даже мужчинам левых взглядов тяжело признавать гендерные вопросы вопросами серьезной политики, остается актуальной не только для левых. В каком-то смысле исключение женщин заменяется их маргинализацией посредством таких механизмов, как отдельные издательские планы или тривиализация женских образов в средствах массовой информации[33]. Основной нарратив: о публичном мире войны, ракетах, падении режимов, росте доходов – остается без изменений.

Хорошо известная дистинкция публичное/приватное составляет часть процесса дихотомизации мира, который является наиболее системной формой стерилизации (purification), осуществляемой гендерной идеологией. В этом упрощении, однако, кроется источник сложности. Ведь если возводить качественное различие между мужским миром и женским миром в абсолют, то требуются различные культурные механизмы действия в каждом из этих миров. Любопытная иллюстрация подобного подхода – научно-фантастический роман Филиппа Уили «Исчезновение» (1951). По сюжету романа мужчины исчезают из мира женщин, а женщины исчезают из мира мужчин на четыре года; в результате происходят самого разного рода социальные катастрофы: в одном мире – ядерная война, в другом – пожар и эпидемия чумы.

Стремление к стерилизации достигает наибольшей эмоциональной напряженности в трактовке мужской гомосексуальности как символа беспорядка, осквернения и опасности. Парадоксально то, что патриархатный социальный порядок столь враждебно относится к эротическим отношениям между членами доминирующей гендерной группы. Осознание этого парадокса составляет часть амбивалентных отношений между участниками движения за освобождение женщин и участниками движения за освобождение геев. Объяснить гомофобность западной культуры непросто, но по крайней мере отчасти она может быть объяснена тем фактом, что гомосексуальность подрывает доверие к натурализованной идеологии гендера и гендерной дихотомичности, или разделенности на две части, как принципу организации мира.