Второй шанс - Джули Коэн (2015)

Его голос звучит так же, как при жизни. Точно так же, как и когда он задавал ей эти вопросы. Тогда она не ответила. Она не могла ответить и сейчас. Она хочет побежать к нему, заключить его в объятия, глубоко вдохнуть его запах, но злость в его глазах приковывает ее к месту, ее рука все еще лежит на руке ее мертвого сына.

– Почему ты скрывала его от меня? – говорит он. – Всю мою жизнь. Почему ты никогда не рассказывала?

Хонор проснулась. Бедро обжигала боль, но она только хватала ртом воздух. Вздох эхом откликнулся у нее в ушах – вместе с колотящимся сердцем.

Во сне все было ярким и четким, каждый цвет был насыщенным, а теперь полумрак палаты давил ей на глаза и на грудь. Было тихо, в больнице никогда не бывало так тихо, и штора у ее кровати была задвинута, она была одна. Всегда одна, одна навечно, со всеми выборами, которые сделали ее одинокой.

Она потянулась к кнопке вызова медсестры и, даже не успев нажать на нее, уже знала, что переедет жить к невестке. Она поедет. У нее нет другого выбора, только бы слышать движение других людей посреди ночи, чувствовать их притяжение в темноте, когда она одна и мучается от боли, не может перестать слышать вопросы, вспоминать свои оплошности, людей, которых она потеряла, молитвы – каддиш[5] скорбящего у могилы, знакомый, как ритм ее сердца, – которые она не произносила.

Глава девятая. Лидия

Я каждый день прокручиваю в голове сотни сценариев того, где это может произойти. На втором этаже автобуса, в конце класса, по дороге в школу. На разрушенном ветром причале. В заднем ряду кинотеатра. В моей постели во время совместной ночевки.

В каждой из этих фантазий я краснею и начинаю запинаться. Мне хочется представить себя красноречивой и страстной, но не получается. Я краснею, запинаюсь и выгляжу страшно напуганной.

И в каждой из этих фантазий Аврил берет меня за руку и притягивает к себе.

– Я тоже, – говорит она. Или даже лучше – шепчет.

Это может случиться. Это возможно. Может быть, Аврил просто скрывала, что чувствует на самом деле, все это время. Или, может, она просто не осознает этого, но, когда я признаюсь, ее глаза округлятся от удивления. Все встанет на свое место. Мир наконец обретет смысл, и мы будем именно теми, кем нам суждено быть.

И все взорвется цветами и единорогами, и шариками с пожеланиями счастья и радости, серпантином и конфетти, и войны закончатся, и везде будут радуги.

Это невозможно. Я знаю.

Не то чтобы я боюсь своей нетрадиционной ориентации. Все-таки сейчас двадцать первый век. Быть нетрадиционной ориентации – вполне нормально. Такие дети в школах держатся вместе, как племя. Джорджи и Уитни – фактически пара года, хотя иногда я думаю: а что, если они вместе только потому, что они единственные лесбиянки во всей школе? Поэтому у них просто нет выбора, кроме как быть друг с другом.

Если ты можешь выстоять, если достаточно популярный и странный в хорошем смысле, если можешь смеяться над оскорблениями и подколами и не против, что тебя будут характеризовать только по ориентации, не учитывая мириады других вещей, из которых ты состоишь; если ты можешь жить как карикатура на себя самого и соответствовать тому, чего люди от тебя ожидают, если можешь приспособиться к одному виду притворства после совершенно другого вида притворства, то все в порядке. Так можно жить. Ты даже можешь этим гордиться, если имеет смысл гордиться чем-то, что зависело от тебя так же мало, как и цвет глаз или форма носа.

Если будешь достаточно смелым – и, конечно, если ты не влюбишься в лучшего друга.