Танец на краю пропасти - Грегуар Делакур (2017)

В то время я работала в маленьком магазинчике одежды, расположенном в Старом Лилле, для детей от нуля до двенадцати лет – после этого возраста все, конец, мамы больше ничего не могут, детки сами все знают. А мой муж Оливье руководил очень большим магазином в Вильнев-д'Аск, для детей от восемнадцати до девяноста восьми лет, – крупным автосалоном «БМВ».

Мы ездили тогда на какой-то электрической гоночной машине. Он был очень горд. Всего пять литров на сотню километров, представляешь? (Нет.) Триста шестьдесят две лошадиные силы! (Неужели?) Разгон с нуля до ста за четыре секунды! (У меня нет слов, милый.) Его расспрашивали об этой модели на светофорах, на паркингах. Он предлагал пробную ездку. Люди обещали прийти, в глазах у них сияли звезды.

Он был одаренным коммерсантом. Блестящим.

Он убедил меня, что я женщина его жизни, когда я встречалась с другим. Его лучшим другом, кстати.

Друзьями они остались.

Я помню одну свадьбу, на которую мы были приглашены, в Беррю, близ Реймса. За ужином новобрачная влюбилась в парня одной из подружек невесты. Они скрылись в ночи на мотоцикле. Больше их никто не видел.

Это бегство взволновало меня, я надолго замечталась.

Позже он убедил меня, что я с каждым днем все красивее, несмотря на проходящие годы, на кожу, которая постепенно становится дряблой, несмотря на неэффективность антивозрастных сывороток. Если бы он хотел, то легко продал бы мне автомобиль, совершенно ненужный.

Но я задумала уйти пешком, когда настанет день.

65

Клод Соте[2].

Я всегда обожала его фильмы. Его женственную человечность. Проезды его камеры – за которой следуешь, как за ароматом женских духов или хмелем мужского алкоголя вдоль барной стойки в прокуренной, дымной пивной.

Они ведут к радости, к желанию – новому, волнующему. Они ловят взгляды, которые говорят все о безмерном голоде женщин, о насущности тел. Они показывают руки, прикуривающие сигарету со смущающей чувственностью, почти отчаянием, и кожи соприкасаются, наэлектризованные, разлакомившиеся, ненасытные, и раскрываются объятия, и устремляются тела, ныряют, выныривают, счастливые, изнуренные порой.

Они скользят по губам, придавленным помадой, укусам, улыбкам, смеху, мощному, как мужские плечи, по всей этой жизни, шумной и показушной, в грохоте, где приборы звенят о фарфор тарелок, кувшинчики из толстого стекла стучат о столы, а фоном звучат нотки электрического бильярда, напоминающие сердечную аритмию, или музыкальный автомат – Харрикейн Смит[3], Билли Пол или «Лед Зеппелин» и Филипп Сард.

Вот там-то, в декорациях, похожих на фильм Соте, в залпе пивной в час обеда, в звоне посуды, гомоне разговоров, рухнула моя жизнь.

Там я увидела этого мужчину.

Никто, даже люди, которые нас знали, никто не мог бы тогда предугадать, что я бесповоротно изменю ход его жизни, как никто не предсказал бы, что он круто повернет мою.

Лицо мужчины, который не знает, что женщина на него смотрит, почти ест глазами, порой бывает поразительно.

Он тогда не в жанре, не в позе – обольщение, представительность, ласка, угроза, – но в самом сердце своей искренности, своей наготы, вероятно, некоторой невинности.

Это лицо, нагое, искреннее, над белой хлопчатобумажной салфеткой, взволновало меня до крайности, вырвало на этот миг из безмятежности моей счастливой жизни, ее успокаивающего уюта и приблизило вплотную к новому огню.

К самой искре желания.

64

Я там – снова.

Он откладывает вилку, серебряную, с тяжелой помятой ручкой, аккуратно вытирает рот белой камчатной салфеткой и отпивает глоток воды.

Я вижу сначала его рот. Его губы. Потом ямку на щеке. Мои глаза скользят вдоль этой ямки, бороздки, ведущей к его глазам. Глаза у него ясные и светлые, в обрамлении черных ресниц, очень густых. Почти чудо.