Кукушата Мидвича. Чокки. Рассказы - Джон Уиндем (1951-1963)

– Дорогая, я только что разговаривал с Аланом насчет того, чтобы увезти отсюда Феррилин. Последние события делают это еще более необходимым. Если о них станет известно, то найдутся и другие, которые последуют примеру Маргарет Хэксби, не так ли?

– Да. На некоторых это может повлиять, – согласилась Анжела.

– В таком случае, особенно если предположить, что число последовательниц может быть значительным, не кажется ли тебе, что возможны контрдействия для прекращения подобного дезертирства?

– Но ведь ты сам говоришь, что они не захотят разглашать…

– Я имею в виду не власти, родная; нет, я думаю, что может произойти, если Дети так же настроены против того, чтобы их бросали, как были настроены против отъезда отсюда.

– Неужели ты думаешь?

– Не знаю. Я просто пытаюсь поставить себя на место кукушонка. В его положении я бы возмутился против любой попытки ослабить внимание к собственному комфорту и благополучию. Впрочем, для этого даже не надо быть кукушонком. Я, как ты понимаешь, только высказываю предположения, но мне кажется, следовало бы принять меры, чтобы Феррилин не оказалась в ловушке, если нечто подобное произойдет.

– Произойдет или нет, все равно ей лучше уехать, – согласилась Анжела. – Вы могли бы начать с предложения уехать на две-три недели, а там посмотрим, как станут развиваться события, – обратилась она к Алану.

– Отлично! – ответил Алан. – Пожалуй, это дает мне неплохую отправную точку. Где Феррилин сейчас?

– Я оставила ее на веранде.

Супруги смотрели, как Алан пересекает лужайку и исчезает за углом дома. Гордон Зиллейби вопросительно поднял бровь.

– Думаю, это будет нетрудно, – сказала Анжела. – Естественно, ей тоскливо без мужа. Препятствует же отъезду сознание долга. Этот конфликт мучает ее. Она очень устала.

– А как ты думаешь, насколько глубока ее привязанность к ребенку?

– Трудно сказать. В таких случаях женщина испытывает сильное давление социальных обычаев и традиций. Инстинкт самозащиты вынуждает приспосабливаться к общепринятым нормам. Что же касается личной порядочности, то для того, чтобы она заговорила, требуется какое-то время, если, конечно, ей вообще дадут право голоса.

– Но ведь ты же не Феррилин имеешь в виду? – Зиллейби, казалось, немного обиделся.

– О, она в полном порядке, я уверена. Но до нужной кондиции еще не дошла. Взглянуть правде в глаза – дело нелегкое. Она претерпела столько тягот и страданий, вынашивая Дитя, – ровно столько же, как если бы оно было ее кровным, – и теперь, после всего перенесенного, ей надо свыкнуться с мыслью, что дитя это чужое, а она – всего-навсего «хозяйка» – приемная мать. Это мучительно тяжело, и нужно время, чтобы привыкнуть к такой мысли. – Она помолчала, задумчиво глядя на лужайку. – Я каждый вечер читаю благодарственную молитву. Не знаю, куда она возносится, но мне просто хочется, чтобы где-то знали, как глубоко я благодарна.

Зиллейби взял ее за руку. После нескольких минут молчания он произнес:

– Интересно, существует ли более глупая и безграмотная катахреза[5], чем выражение «Мать-природа»? Ведь именно потому, что Природа сурова, безжалостна и жестока – гораздо больше, чем это можно себе представить, – возникла необходимость создать цивилизацию. Про диких животных говорят, что они жестоки, но самое свирепое животное кажется почти домашним в сравнении с жестокостью человека, скажем, потерпевшего кораблекрушение. Жизнь насекомых – бесконечный процесс воспроизводства невообразимого ужаса. Нет более лживой концепции, нежели восхваления чувства успокоения, навеваемого на нас Матерью-Природой. Ведь каждый вид стремится выжить и добивается этой цели всеми доступными ему средствами, как бы жестоки они ни были, разве что инстинкт самосохранения почему-либо слабеет в борьбе с другими инстинктами.

Анжела воспользовалась паузой, чтобы с некоторым нетерпением в голосе перебить его: