Как я была принцессой - Жаклин Паскарль (1999)

Во время отсутствия Роджера мама обращалась со мной не как с дочерью, а скорее как с ровесницей и подругой, а в плохие дни она становилась мне дочерью, я – ее матерью. Нам повезло, что этот период совпал с летними каникулами и я могла находиться рядом с ней целыми сутками. Я ходила в банк, ездила на своем самокате в торговый центр за покупками, готовила как умела (лучше всего мне удавались бараньи котлетки на гриле и картофельное пюре) и платила по счетам. Пару раз, не в силах самостоятельно справиться с мамиными истериками, я вызывала врача. В иных случаях, чтобы ее успокоить, хватало одной пощечины.

В этот период мама даже ненадолго вернулась к старым привычкам, и в нашей квартире опять появился один из ее бывших приятелей-моряков, огромный и толстый Эшли, который уверял, что в его жилах смешалась английская, бирманская и еще какая-то экзотическая кровь. Несколько ночей он провел на мамином раскладном диване и по ночам с грохотом пробирался через мою комнату в туалет. К счастью, это продлилось недолго и кончилось шумным скандалом и вызовом полиции. Я в это время была в гостях у наших нижних соседей, а мама вопила на всю улицу, уверяя, что Эшли пытался задушить ее. Я не особенно ей поверила, хотя и предпочла держать свои сомнения при себе: нашу миниатюрную бабушку мама тоже нередко обвиняла в попытках удушения.

Роджер, очевидно, по-прежнему представлялся маме прекрасным принцем, и она с величайшим нетерпением ждала его возвращения, вычеркивала дни в календаре и с надеждой смотрела на почтальона, мечтая получить весточку от своего заблудшего сборщика фруктов. А потом он вернулся, так же неожиданно, как и исчез. И наша жизнь тут же вернулась на прежние рельсы. По мнению Роджера, я продолжала вести себя неразумно и изо всех сил портила чудесную семейную жизнь, которая могла бы у нас получиться. Теперь он еще более откровенно пренебрегал мамиными желаниями и мнениями, издевался над ее тупостью, а она за это обожала его еще больше. Она немедленно пресекала любые попытки, мои или ее друзей, критиковать Роджера и, кажется, считала его единственным человеком на свете, у которого имеются ответы на все вопросы.

Когда я закончила начальную школу, встал вопрос, где мне учиться дальше. Роджер постановил, что я отправлюсь не в старшую школу со своими бывшими одноклассниками, а в частный пансион для девочек, находящийся довольно далеко от нашего дома. Я проучилась в нем полтора года, решительно отказываясь резать лягушек в биологической лаборатории и часто прогуливая уроки, чтобы тайком навестить бабушку. И хоть в то время я чувствовала себя очень несчастной, я никогда ей не жаловалась. Я знала, что она ничем не сможет помочь мне и только зря расстроится. Она и без того ненавидела Роджера и все еще не могла смириться с тем, что мама изгнала ее из своей жизни. Я просто зарывалась лицом в ее теплые колени, а она гладила меня по волосам, и я понемногу успокаивалась. Я не могла рассказать ей о том, что происходит у нас дома, – это было слишком стыдно и странно, и я инстинктивно чувствовала, что должна сохранить в неприкосновенности хоть один кусочек детства, хоть эту единственную связь с нормальной жизнью.

Довольно скоро я заметила, что, когда я болела, Роджер оставлял меня в покое, а кроме того, мне не надо было ходить в школу. После чего я в больших количествах начала поглощать слабительные конфеты. Мама не могла понять, с какой стати у меня вдруг развилась хроническая диарея и почему у Роджера так портилось настроение во время моей болезни. Но, к сожалению, один раз я немного перестаралась со слабительным и заболела чересчур сильно. В результате в моих вещах нашли пустую коробку из-под лекарства, и Роджер тут же объявил маме, что я пыталась покончить с собой. Что было, разумеется, полной чушью: если бы я действительно хотела убить себя, то выбрала бы какое-нибудь средство поблагороднее, чем понос.