Танго в стране карнавала - Кармен Майкл (2007)

Моя англосаксонская выносливость была плохо приспособлена к экстремальному климату бразильского лета, так что я просто не могла ничего делать, не орошая тротуары литрами своего пота, разве что тихонько полеживать в гамаке с четырех до одиннадцати. Рано утром я уходила на пляж, а днем начиналась долгая сиеста. Только на закате, когда по городу проносился всеобщий вздох облегчения, я робко прокрадывалась на улицу, чтобы глотнуть кокосового молока на мозаичных черно-белых променадах Копакабаны и Ипанемы, перекусить, отведав европейской кухни в каком-нибудь шикарном заведении, или выпить кайпириньи в открытых барах Лапы.

В это лето я чувствовала себя девчонкой-подростком. После утренних посещений пляжа в Ипанеме кожа моя приобрела яркий розовато-коричневый оттенок, волосы стали цвета, какой бывает только у бразильских блондинок, и я наконец вылезла из своих лесбиянских джинсов, переодевшись в более подходящую для жары униформу Лапы — маечку-бикини, хлопчатобумажные шорты и пластиковые шлепанцы. Мне казалось, что я никогда еще не выглядела так хорошо за все двадцать восемь лет жизни. Я чувствовала себя ленивой, праздной, и это было просто великолепно. И не малейшего чувства вины. Одной мимолетной мысли о пересадках в лондонском метро, под завязку забитом людьми, было достаточно, чтобы испытать в глубине сердца теплое, щекочущее чувство самодовольного удовлетворения.

Настойчивые звонки моих родственников, беспокоившихся о том, когда у меня заканчивается виза, меня не трогали, я пропускала все их вопросы мимо ушей.

«Ты там хоть чем-нибудь занимаешься?» — спрашивали они, взывая к пуританской трудовой этике нашей семьи. Я их отшивала, объясняя, что очень занята: обучаюсь самбе. «Что, черт возьми, за самба такая?» — резко вопрошал мой отец, решив принять участие в дебатах, когда моя мать сказала ему, что я в четвертый раз подряд не появлюсь дома на Рождество. «А может, стоит наконец поступить в университет или что-то вроде того?» — спросил он после того, как я пыталась описать ему барабаны, пронзительный крик кавакинью и группу чернокожих мужчин на пустынной улице под огромной желтой луной. «Соберись, эта неорганизованность не пойдет тебе на пользу», — угрюмо добавил папа.

На этом этапе единственным предметом, который привносил в мою жизнь хоть какую-то собранность, были белые дорические колонны Каса Амарела. Остатки нормальности, еще сохранявшиеся во мне, растаяли под испепеляющим бразильским солнцем, оставив меня заложницей не кого иного, как Фабио. Кьяру вызвали в Европу получать диплом об окончании магистратуры, Карина готовилась уехать на ежегодное воссоединение семьи Джаллад в доме ее отца на побережье в Бузиос, а Густаво каждый день искал спасения от жары в олимпийского размера бассейне в замке у своего брата. Я оказалась отлучена от приличного общества и осталась на попечение богемы. Совсем недавно пала даже моя главная психологическая твердыня и опора: самба в Беку до Рату по пятничным вечерам прекратила свое существование из-за идеологического спора между музыкантами и владельцем бара, Марсио, насчет того, должно ли быть пиво для музыкантов бесплатным или нет. Фабио отстаивал точку зрения, что всё, а точнее, пиво и еда, музыкантам в Рио-де-Жанейро должно предоставляться бесплатно, в качестве вознаграждения за их самоотверженный труд на ниве созидания красоты и удовольствий. Марсио возражал, что это было бы прекрасно, но загвоздка в том, что в Рио каждый считает себя музыкантом. (А может, бесплатное пиво полагается только музыкантам, играющим на струнных? А как насчет тех, кто стучит на маракасах? А банка из под кока-колы может считаться музыкальным инструментом?) В общем, идеологическая аргументация была на самом деле не слишком убедительной и малоприменимой на практике. Страсти в баре накалились до предела, так что кто-то в порыве ярости бросил в стену мусорный бачок, после чего Фабио забрал меня, и мы отправились выпивать на лестнице у нашего друга — художника Селарона.