Невероятное путешествие Вивьен Маршалл - Шеннон Кёрк (2016)

– Отправляйся на Юг по главному шоссе, а у 33-го выезда поверни. Когда доберемся, скажу, что делать дальше, – сказал он.

И улыбнулся, так по-детски, с закрытым ртом, взглянул на свои болтающиеся в воздухе ноги и впялился в пассажирское окно. В отражении его глаза танцевали, прыгали по сторонам, изучая мир вокруг, а голова оставалась неподвижной. Всю дорогу он ехал молча, лишь дал мне следующее указание в конце 33-го выезда.

Мы подъехали к высоченным сводчатым воротам. «Филдкрестский ботанический сад», – гласил металлический курсив на кирпичной стене.

– Зачем мы приехали в сад, Лаклан? – спросила я.

– Сегодня ты должна побывать здесь, – сказал он.

– Я должна побывать здесь?

– Да.

– Когда ты здесь был? Вы с семьей здесь бывали?

– Нет. Я никогда здесь не был.

Тогда-то у меня и пробежали мурашки по коже.

– В смысле? Откуда же ты знаешь об этом месте?

– Мы как-то проезжали его. Где-то пару лет назад. Я подумал, что тебе нужно его увидеть.

– Зачем?

– Я не знаю. Я просто думаю, что это тебе необходимо. Ты злишься?

– Злюсь? С чего бы мне злиться? Ты сбил меня с толку, но я не злюсь.

– Может, тебе стоит погулять.

Этому малышу было десять лет. Десять. Не стоит забывать об этом.

Так вот, мы заехали внутрь, заплатили за билеты и припарковались у тротуара. Я привыкла к серой ловушке Куинса. В Куинсе все серое. Серые камни, серый кирпич, серый бетон, спасают лишь цветные мусорные баки, билборды и дорожные знаки. В любом случае серая серость. Если бы человек создавал Ад, он вдохновлялся бы закоулками Куинса. И вот я оказалась в этом оазисе на окраине Лонг-Айленда. Ухоженные клумбы красного, синего и желтого цвета так и бросаются в глаза. Жимолость с колибри. Гольф-поле, гладкие газоны. Подстриженные деревья и фигурные кустарники. Бабочки, пчелы и, наверное, невидимые феи, что прячутся в салатовых листьях. И тишина. В ловушке Куинса, автобусных гудков и сирен, воющих двадцать четыре на семь, в этой бесконечности городских звуков – защемленный, пульсирующий нерв на позвоночнике Манхэттена. Но здесь, в этой ботанической нирване, можно услышать жужжание пчелы, увидеть облако, словно подушка, пролетающее прямо над головой.

Я выбрала место между кустом форзиций и самшитовым деревом и, опершись на локти, прилегла на траву в своем кардигане.

Уютно устроившись в зелени, я растворилась в голубом небе. Лаклан бродил неподалеку, чиркая что-то в блокноте карандашом без ластика, который сунул в свой рюкзак. Спустя какое-то время он бухнулся рядом со мной, приняв позу йога.

– Как тебе? – спросил он.

– Здесь спокойно, – сказала я.

– Это хорошо?

– Да, Лаклан, это хорошо.

На палец моей ноги присела желтая бабочка. Мы наблюдали, как разворачиваются и складываются ее крылья, как она порхает к волнистым петуньям. Когда бабочка улетела, каждый из нас задумался о своем, витая в облаках минут эдак сорок пять. Вам знакомо покалывание, когда совсем ни о чем не думаешь, эти редкие моменты, когда ничего не планируешь, ничего не помнишь и ни о чем не переживаешь, и мозг становится таким легким, невесомым… это такое чувство, что ж, приятное? Свободное.

Во всяком случае. Нам нужно было уезжать.

На самом деле мне совершенно не хотелось покидать это замечательное место, ведь дома меня ждало проклятое задание по психологии эстетики – или это вообще была философия? И есть ли место науке среди всей этой красоты? Есть ли у природы свой собственный психологический показатель?

* * *

Закончив историю о Лаклане, я снова сосредоточилась на Ное.