Машина пространства. Опрокинутый мир - Кристофер Прист (1974, 1983)

Амелия тихо произнесла:

– Эдуард, это просто темные крестьяне. Они по ошибке приняли нас за надсмотрщиков.

– Значит, надо выяснить, кто же такие настоящие надсмотрщики.

Мы задержались, наблюдая за работой, еще на минуту-другую. Мужчины срезали длинные стебли и разделяли их на более или менее равные куски футов по двадцать длиной. Шедшие следом женщины очищали стебли от ветвей, а если попадались плоды или семенные стручки, то отделяли их. Стебли отбрасывались в одну сторону, листья и плоды – в другую. С каждым ударом ножа растения брызгали соком, сок обильно капал и из нарубленных стеблей. Вся почва перед зарослями была буквально залита им, и рубщики трудились по щиколотку в грязи.

Мы с Амелией двинулись дальше, стараясь держаться на безопасном расстоянии от работников и ступать на относительно сухие участки. Вскоре нам стало ясно, что пролитый сок не расходуется впустую: стекая из-под ног рубщиков, он постепенно собирается в деревянные желоба, вкопанные в грунт, и бежит по ним.

– Определили вы, какой это язык? – поинтересовался я.

– Они говорили слишком быстро. Гортанный язык. Быть может, русский.

– Но не тибетский, – не преминул подчеркнуть я.

Амелия рассердилась:

– Я высказала свою догадку, исходя из характера ландшафта и явно значительной высоты над уровнем моря. Бессмысленно строить новые гипотезы о нашем местоположении, пока мы не встретились с местными властями…

Двигаясь вдоль зарослей, мы сталкивались со все большим числом крестьян, однако все они работали самостоятельно, без надсмотрщиков. Условия их труда были ужасающими: там, где скапливалось много людей, пролитый сок собирался в огромные лужи, и иные из несчастных стояли в грязной жиже по пояс. Амелия пришла к выводу – и я вынужден был с ней согласиться, – что здешние порядки открывали широкий простор для реформ.

Примерно через полмили мы достигли точки, где деревянный желоб пересекался с тремя другими, так же берущими начало в зарослях. Здесь сок скапливался в бассейне, откуда несколько женщин с помощью примитивного ручного устройства перекачивали его в систему оросительных каналов. С того места, где мы находились, можно было видеть, что обширные участки возделанных полей изрезаны каналами вдоль и поперек. Вдали высились еще две металлические башни.

Чуть погодя мы заметили, что рубщики срезают растения уже не на плоском грунте, а на склоне; мы продолжали держаться на почтительном от них расстоянии и все же сумели разглядеть, что за красными зарослями скрывается водный поток шириной примерно в три сотни ярдов. Подлинный его масштаб открывался взору лишь там, где растения были сведены начисто; к северу, в том направлении, откуда мы пришли, они стискивали русло настолько, что местами совершенно загораживали воду. Ширина самих зарослей достигала без малого мили, а на противоположном берегу потока поднималась такая же растительная стена и такая же толпа крестьян атаковала ее, и не составляло труда понять, что если они и вправду намерены расчистить берега на всем их протяжении, действуя вручную, одними ножами, то с подобной задачей им не справиться на протяжении многих поколений.

Мы с Амелией рискнули подойти к воде поближе и вскоре оставили крестьян позади. Почва здесь была вся в выбоинах и ямках, оставленных, вероятно, корнями растений, темную воду не тревожила даже мимолетная рябь. То ли река, то ли канал – неспешное течение едва воспринималось глазом, а берега были ссыпными, неровными. Казалось бы, эти признаки указывали на естественный характер потока, но его прямизна не соответствовала такому допущению.

Затем мы миновали еще одну металлическую башню, поставленную у самого края воды, и, хотя с каждой минутой удалялись от рубщиков, воюющих с зарослями, людей вокруг нас не убывало. Они везли тележки, груженные свежесрезанными стеблями; несколько раз нам навстречу попадались группы крестьян, вышагивающих на работу, а слева от нас, на полях, трудились пахари.