Саксонская трилогия (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский (1875)

Специально для нее устроили состязания с копьем, и они стали ее новым триумфом. Оба короля носили в этот день ее герб, эмблему и вензель: датский король сопровождал ее, Август шел с правой стороны, гофмаршал двора с левой.

Из ложи наблюдала королева…

14

В метании копья в кольцо на скаку, упражнении, столь несвойственном ее полу, графиня Козель выказала необыкновенную ловкость и отвагу. Август, деливший с ней триумф, воспылал к ней, казалось, еще большей страстью.

Тысячи любопытных в изысканных нарядах наблюдали за зрелищем из лож и галерей, окружавших площадь. Погода стояла ясная и теплая. Прекрасной амазонке с разрумянившимся лицом исключительно везло в этот день. Из королевской ложи ей рукоплескали, оба короля приготовили для нее богатые дары, не обращая внимания на понурый вид придворных, на пожелтевшие лица высокопоставленных дам, на шепот из-под вееров и на странное молчание затаившей свои истинные чувства толпы.

В стороне, среди придворных и сановников, не принимавших участия в развлечениях, стоял Заклика, верный слуга графини, быть может, единственный, кто платил неизменной привязанностью и за благодеяния ее и за капризы. Служба у графини была не из легких и не из приятных, но Раймунд повиновался скорее велению сердца, чем графине Козель. Заклика был влюблен и, хотя страдал от прихотей, высокомерия и презрения графини, не мог вырвать из сердца эту безумную страсть: он сжился с нею, она стала его мукой, придававший смысл существованию, вся его жизнь была подчинена этой безнадежной любви.

Раймунд гордился Анной Козель, однако ее триумф вызывал у него безотчетную тревогу. Этот небывалый успех пугал его, ибо он сознавал: если Августом овладеет новая страсть, нечего рассчитывать ни на его сострадание, ни на его признательность.

Заклика примостился в тени у стены, рядом со старыми придворными Августа. Ни одного возгласа, ни одного хлопка не доносилось отсюда, ничего, что говорило бы о преклонении перед прекрасной, а сегодня ослепительно прекрасной королевой турнира.

По соседству с Закликой, укрытым за выступом колонны, оказалась группа незнакомых ему людей: седой, гладко выбритый старик, какой-то чужестранец, и еще несколько человек. Они говорили вполголоса, но Заклика слышал их.

– Красива, ничего не скажешь, красива любовница вашего короля, – произнес чужестранец, – и впрямь лакомый королевский кусок, с ней, надо думать, его величество остепенится, наконец.

Старый придворный хитро ухмыльнулся и тихо вздохнул.

– Думается мне, что на этом не кончится, господин камергер, – отозвался он. – Как бы этот триумф не оказался последним; я много перевидал на своем веку, помню в ореоле славы очаровательную Аврору, помню обаятельную Эстерле, кажется, будто сейчас вижу прелестную Шпигель и милую княгиню Тешен. Правда, Козель при умелом лавировании удалось продержаться дольше других, однако не верю, что она сможет привязать короля навсегда.

– Но я слышал, будто король обещал на ней жениться.

– Думаю, что и княгиня Тешен лелеяла такую мысль, и прелестная Аврора питала надежду, но будем надеяться, что нашей доброй высокочтимой королеве бог продлит дни, и прелестная победительница дождется той же участи, что и остальные.

– Не скоро, пожалуй, – засмеялся чужеземец.

– Как знать, как знать, – прошептал язвительно старик. – Взгляните на галерею вон тех и сейчас еще красивых женских лиц, – их мучает зависть. У всех у них, за малым исключением, была своя пора царствования. А там, внизу, в сторонке, стоят французские канатные плясуньи и танцовщицы – среди них Дюпарк, она делит сейчас сердце короля с этой амазонкой, а ведь ничего из себя не представляет, разве что во сто раз менее красива, чем та, и к тому же блудлива. Кто может поручиться, что завтра государь наш не выберет из этого скопища нечто более нелепое.

Стоявшие позади Заклики придворные не скрывали своей неприязни к графине.