Саксонская трилогия (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский (1875)

– Тут и шут пригодится, – рассмеялся старик. – Не, ей богу, Шмидель, барон и камер-курьер, был бы вам более полезен. Судя по ливрее, вы служите при дворе, но выговор у вас не наш. Ничего удивительного, скоро саксонца при саксонском дворе и днем с огнем не сыщешь. Кто ты?

– Я поляк, меня зовут Раймунд Заклика.

– Поляк, стало быть, шляхтич, – сказал Фрелик, – садись же, я уважаю шляхту, а так как я мещанин, то стоить полагается мне, а не тебе.

– Не шутите, господин Фрелих.

– Не могу, я подавился бы собственным языком, ежели бы перестал шутить. Но время – деньги, говори, достопочтенный поляк, что с тобой? Ты болен? Я не доктор.

Заклика никак не мог собраться с мыслями, его, очевидно, сбивал шутливый тон Фрелиха.

– Разрешите, я коротко расскажу о себе, – начал он, наконец.

– Коротко? Хорошо.

– При дворе я случайно, вы, наверно, слышали обо мне. На беду свою, я так же умею ломать подковы, мять кубки и отсекать лошадям головы, как это делает король, потому-то мне и велено было при дворе остаться.

– Как же, знаю, знаю, – рассмеялся Фрелих, – не завидую тебе, дорогой…

– Заклика…

– Дорогой господин Горемыка, – сказал Фрелих. – Какой же простак мог посоветовать тебе меряться силой с королем? Надо быть… да ты сам понимаешь, кем надо быть, чтобы пойти на это.

– С тех пор как я болтаюсь при дворе, мне свет не мил. Люди избегают меня, нет у меня ни друга, ни покровителя, никого.

– Ну, знаешь, избрать меня своим другом или покровителем – это такая же счастливая мысль, как состязаться с королем. Человече! Да будь я способен расколоть наковальню, я не решился бы и соломинку переломить, чтобы не вызвать зависти. Нечего сказать, прекрасно ты распорядился своей судьбой.

– Что было, то было, – ответил Заклика, – а тут у меня никого нет.

– И к тому же ты поляк, а здесь теперь даже польского имени произносить нельзя. Да, не хотел бы я быть в твоей шкуре.

– Мне в ней тоже не слишком хорошо, вот я и подумал, может быть, вы сжалитесь надо мной.

Старый шут вытаращил глаза, его морщинистое лицо сделалось вдруг серьезным и грустным, он сложил на груди руки, потом подошел к Заклике, взял его за кисть и стал щупать пульс, как доктор у больного.

– Боюсь, дорогой господин Горемыка, не помутились ли вы в рассудке, – сказал он тихо.

– Возможно, – ответил, усмехнувшись, Заклика.

Лицо Фрелиха опять привычно повеселело.

– Чего же вы хотите?

– Чтобы его величество соблаговолил освободить меня от службы при дворе.

– О, нет ничего легче! – сказал Фрелих вполголоса. – Соверши какую-нибудь глупость, на Новой площади поставят виселицу, и тебя вздернут. Способ быстрый, легкий и верный.

– Это всегда успеется, – возразил Заклика.

– А что ты собираешься делать, если тебя отпустят? Потащишься к себе на родину медведей водить?

– Нет, останусь здесь.

– Какая-нибудь дрезденка приглянулась?

Заклика залился румянцем.

– Нет, что вы! – сказал он. – Я могу давать уроки фехтования, верховой езды, могу в войско вступить.

– А при дворе ты что, с голоду помираешь?

– Нет, у меня всего вдоволь.

– Может, не платят тебе?

– Платят…

– Чем же ты недоволен?

Заклика смутился.

– Мне там делать нечего, никому я не нужен.

– Бог весть чего ты хочешь, господин Горемыка. Жизнь у тебя обеспеченная, спокойная; от добра добра не ищут.

– Что поделаешь, – ответил Заклика, – все приедается.

– Особенно если кто с жиру бесится, – подхватил Фрелих. – Но чем все же я могу быть тебе полезен?

– У меня просьба к вам. Я стою обычно у дверей в замке, вам ничего не стоит шуткой, как бы невзначай, обратить на меня внимание короля, а ему в хорошую минуту приходят в голову разные фантазии.

– А если ему придет фантазия повесить тебя? – спросил шут.

– Вы защитите меня.