Жизнь Шарлотты Бронте - Элизабет Гаскелл (2016)

– Да, – был ответ. – Хотя вряд ли он придет.

– Почему же?

– Видите ли, он старик и страдает астмой, а идти надо в гору.

Взяв мальчишку в проводники, мой муж помчался к дому хирурга, находившемуся на расстоянии около трех четвертей мили. Там он увидел выходящую из дома тетю раненого парня.

– Он идет? – поинтересовался муж.

– Ну, он не сказал, что не придет.

– Надо сказать ему, что парень может изойти кровью.

– Я сказала.

– А он что?

– Только «Черт его побери, а мне-то что за дело?».

Кончилось тем, что он послал одного из своих сыновей, который, не имея хирургического образования, сумел сделать необходимые перевязки и припарки. Отговорка по поводу самого хирурга состояла в том, что «ему почти восемьдесят, он слегка в маразме, и у него около двадцати детей».

В толпе сторонних наблюдателей наименее потрясенным выглядел брат пострадавшего. Пока тот лежал в луже крови на каменном полу и вопил от боли в руке, его стоический родственник хладнокровно стоял, покуривая черную трубку, и так и не произнес ни единого слова сочувствия или сожаления.

С населением до середины семнадцатого века обращались грубо и жестоко, в соответствии с дикими обычаями, господствовавшими на подступах к дремучему лесу, с обеих сторон покрывавшему склоны холмов. Мужчинам и женщинам, повинным в самых незначительных проступках, головы секли без суда и следствия, порождая тем самым упорное безразличие к жизни человека, впрочем, не всякого. Дороги были так плохи, что даже около тридцати лет назад между деревнями почти не было сообщения, и единственное, что все же удавалось сделать, это в срок доставлять промышленные изделия на рынок тканей. В маленьких домиках на дальних косогорах или в уединенных жилищах мелких вельмож совершались преступления, о которых практически никто и не узнавал, по крайней мере они не сопровождались широким народным возмущением, требующим правосудия. Следует помнить, что в ту эпоху не существовало сельской полиции, а горстка судей, которых никто не контролировал и которые, как правило, состояли друг с другом в родстве, были в целом весьма терпимы к эксцентричному поведению и закрывали глаза на проступки, подобные тем, совершить которые они и сами были вполне способны.

Мужчины, едва достигшие зрелости, рассказывают о своей юности, проведенной в этой части страны, где зимой они ездили по грязи, доходящей до подпруги лошади, где лишь неотложные дела могли побудить их покинуть свой дом и где эти дела сопровождались такими трудностями, которые сейчас, когда на рынки Брэдфорда они отправляются в первом классе скорого поезда, кажутся им совершенно нереальными. Например, один фабрикант вспоминает, как не более чем двадцать пять лет назад ему нужно было вставать зимним утром ни свет ни заря, чтобы поспеть в Брэдфорд с огромным фургоном, груженным шерстяными товарами его отца: этот груз упаковывался ночью, но утром, до того, как тяжелый фургон мог двинуться в путь, вокруг него собиралась большая толпа, и под всполохи фонарей обследовались лошадиные копыта, затем кому-нибудь приходилось на четвереньках ощупывать то здесь то там, и непременно надо было постукивать посохом вдоль длинного, крутого и скользкого обрыва, чтобы определить, где лошади могут пройти безопасно, пока не достигнут относительно ровной главной дороги с глубокими колеями. Всадники ездили по верхним болотам, следуя по пятам за вьючными лошадьми, доставлявшими посылки, багаж или товары из одного городка в другой, между которыми не было проезжей дороги.