Меня зовут Шейлок - Говард Джейкобсон (2016)

– Слишком современная… – повторила она. – Да, ты прав. Слишком современная. Мне часто так кажется. Да, кажется! Просто раньше я этого не понимала. Слишком современная… ну конечно!

Тут ее посетила новая мысль.

– А почему австралийские аборигены и американские индейцы на канале «Дискавери» всегда такие грустные? Их-то современными никак не назовешь.

– Нет, но это другой вид грусти. Индейцев и австралийских аборигенов унижали много веков подряд. Им грустно, потому что они жертвы.

Плюрабель вспомнились виденные в журналах фотографии коренных жителей Латинской Америки. Казалось, они прожили на свете не одну тысячу лет. Маори тоже. И пигмеи. И пуштуны. Почему все они такие грустные?

– Опять же, их эксплуатировали и унижали, – ответил д’Антон.

– А евреи? Они ведь тоже старые.

Насчет евреев д’Антон не был уверен, но пообещал определиться с собственным мнением – вернее, с мнением апостола Павла.

– Думаю, евреи унижаются по собственной воле, – заявил он наконец. – Их нельзя назвать ни современными, ни жертвами. Они сами выбрали такое амплуа.

– Зачем?

– Не знаю, изъян это или тонко продуманная хитрость, но евреи всегда оказываются в центре любой драмы – неважно, человеческой или богословской. Я бы назвал их грусть политической грустью. Жалость к себе прекрасно объединяет, а эмоциональный шантаж отлично действует на других.

Плюрабель наморщила свой хорошенький лобик. Разговор был не из легких, и все же ей бы хотелось, чтобы он никогда не кончался.

– То есть евреи не считаются?

– По-моему, не считаются.

Внезапно унылое выражение исчезло с ее лица.

– Не считаются, а считают! – рассмеялась она. – Сидят и считают… считают… считают…

Довольная собственной шуткой, Плюрабель запрыгала, как девчонка.

– Надеюсь, ты не думаешь, что я хотела кого-нибудь обидеть? – спохватилась она.

Д’Антон заверил ее, что не думает, и Плюрабель захлопала в ладоши от радости.

Ему пришло в голову, что она ужасно хорошенькая, когда расшалится. Воспаленная кожа вокруг рта, словно на губах у нее постоянная простуда, неестественно широкий разрез глаз, отчего ей трудно смотреть прямо вперед. То же самое можно было сказать обо всех женщинах Золотого треугольника, однако Плюрабель обладала еще одной чертой, которой они не имели – детским желанием счастья, смешанным со страхом никогда его не обрести. Д’Антон почти жалел, что не может в нее влюбиться.

Плюрабель испытывала те же чувства. Какая жалость…

Поскольку никакие романтические узы их не связывали, они могли быть откровенны друг с другом – по крайней мере, Плюрабель могла быть откровенна с д’Антоном. Она рассказала ему о своих ухажерах, остроумно и узнаваемо передразнивая их характерные словечки и жесты, – не о тех ухажерах, которых подбирала для передачи продюсерская компания, а о тех, что без конца появлялись и вновь исчезали в настоящей жизни. Господи, как же они ей надоели! Каждый считал, что благосклонности Плюрабель можно добиться либо подарками, либо лестью. Один купил ей сумочку «Эрмес Биркин» под цвет помады, которой она якобы пользуется. Другой преподнес помаду от «Герлен» в футляре, украшенном бриллиантом и кристаллами «Сваровски». Сама помада была того же цвета, что и любимая сумочка Плюрабель. Неужели они считают, будто ее можно завоевать пустыми словами и многозначными суммами? Она даже продемонстрировала д’Антону помаду с сумочкой. Ну, и что же он скажет?

Д’Антон сказал, что нужно составить из них ансамбль.

Плюрабель ответила, что пришла к тому же выводу.

Оба рассмеялись.

– На самом деле я другая, – сказала она.

Они опять рассмеялись.

Д’Антон практически поселился у Плюрабель на правах не то эконома, не то духовника. Когда он не ездил в Японию взглянуть на стеклянные пресс-папье, заняться ему было особенно нечем.

– Я делегирую свои обязанности, – объяснял д’Антон.