И побольше флагов - Ивлин Во (1942)

Прибыло вооружение – громадное количество разнообразных железяк и в числе прочего, к великой гордости Аластера, его миномет. Правда, гордость эта уравновешивалась рядом неудобств. Так, совершая вместе с взводом учебный марш-бросок, Аластер должен был теперь таскать в сумках мины, а спину ему оттягивала немыслимо тяжелая и несуразно длинная стальная труба, что так потешало почему-то пехотинцев с ружьями.

Каждый час местность теперь осматривали на предмет обнаружения парашютного десанта. Вахтенные спали, не снимая ботинок, и заступали на вахту чуть свет и на вторую – когда темнело. Покидая пределы лагеря, солдаты брали с собой заряженное ружье, стальной шлем и противохимическую накидку. Увольнительные на конец недели были внезапно и резко отменены. Капитан Мейфилд придирчиво изучал содержимое мусорных баков. «Если обнаружится нерациональное расходование провизии, – пояснял он, – пайки будут сокращены». А командир, в свою очередь, объявил: «Такого понятия, как “свободное время”, для нас больше не существует» и в доказательство распорядился провести ряд смотров сразу же после чая. Поступила служебная записка, корректировавшая ход и содержание учений и, видимо, сильно впечатлившая мистера Смоллвуда, потому что теперь, когда солдаты, взмыленные и еле державшиеся на ногах после занятий на местности, подходили к своим казармам, он, вместо того чтобы немедленно распустить взвод, заставлял людей еще минут двадцать мучиться, отрабатывая ружейные приемы, что, по его мнению, отвечало поставленной задаче «усилить и расширить подготовку» и характеризовалось солдатами как «затрахали нас совсем».

Затем как гром среди ясного неба батальоном был получен приказ о передислокации неизвестно куда. Все посчитали, что их перебрасывают за границу, и лагерь охватило веселое возбуждение. Аластер встретился с Соней у проходной.

– Вечером выйти не смогу. Нас передислоцируют. Не знаю куда. Наверно, посылают на фронт…

Он распорядился насчет того, куда ей деться и что делать в его отсутствие. К тому времени оба знали, что Соня беременна.

Поступил особый приказ, запрещавший проводы солдат на вокзале, даже сам факт, что батальон перебрасывают, должен был оставаться тайной. Для соблюдения полной секретности в эшелон они грузились ночью, тревожа сон окрестных жителей топотом тяжелых солдатских ботинок и ревом грузовиков, сновавших туда-сюда между лагерем и вокзалом и перевозивших имущество.

В поезде солдаты удивительно быстро достигли предела раскрепощенности. Лагерь они покидали безукоризненно подтянутыми, на платформу вышли церемонно и строго, шагая, как на плацу, но едва разместились по вагонам, как произошла трансформация, и был запущен процесс, приведший к полному хаосу и упадку, – шинели тут же были сброшены, в руках появились чудовищного вида свертки с едой, через считаные минуты вагонные окна затянула плотная пелена папиросного дыма, вниз полетели окурки, хлебные корки, колбасные ошметки, клочки оберточной бумаги, и вскоре пол в вагонах покрылся толстым слоем мусора. Поев, солдаты отдыхали, застывая в позах самых вольных, и вид имели диковатый, одни походя на трупы, долго пролежавшие без погребения, другие – на едва очухавшихся участников пьяного загула. Почти всю ночь Аластер простоял в коридоре, впервые остро ощущая оторванность от всей своей прошлой жизни.

Уже на рассвете странным запутанным путем, каким на войне до рядовых доходят новости, пришло известие, что их отправляют не на фронт, а оборонять «береговую, так ее и растак, линию».