Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник) - Майкл Иннес (1938)

– Невероятный успех книг Элиота, – невозмутимо продолжил Эплби, – заключается в том, что его воображение напоминает большую морозильную камеру, в которой детские фантазии сохранились в неизменном и таком прекрасном виде. Их можно в любой момент использовать для создания литературных произведений при условии, что они подвергнутся взрослой обработке и контролю со стороны зрелого уже человека. Вот почему, думая, что сочиняет нечто, на самом деле он всего лишь выпускал на свободу давние воспоминания. Вспоминал то, что впервые пришло ему в голову еще в детстве.

– Музы – дочери памяти, – вновь привел ту самую цитату Уинтер. – Искусство невозможно без воспоминаний.

– Верно. А Руперт Элиот был участником и партнером в детских играх. Мальчики росли и воспитывались вместе. Но там, где Ричард оставался просто мечтателем, Руперт осуществлял их беззаконные фантазии на практике. Содержание романов Элиота поднимается на поверхность из того, что мисс Кейви романтично называет глубоким колодцем памяти, вот только на дне этого колодца сидит не кто иной, как Руперт. И там же покоится правда о том, что доктор Буссеншут решил окрестить «делом Элиота».

Эплби выбил выкуренный табак из своей трубки.

– А сейчас вам, возможно, даже покажется, что наведение порядка, за которое я взялся после взрыва, не потребовало особых усилий. Руперт вспомнил их совместную детскую игру, фантазию под названием «День Рождения». Он помнил ее лишь фрагментами, зато таких фрагментов оказалось достаточно много, чтобы создать эффект ясновидения или даже пророчества. Но его план был настолько утонченным, что, как я и говорил, в любой момент грозил ударить по нему самому. Кузен мог внезапно уловить, что происходит на самом деле. Как и случилось в эпизоде с кражей Ренуара. Вы все помните, что картина нашлась у постели ничего не подозревавшего лакея. И вот тут-то Элиот возмутился. Он с полным правом считал, что в его воображении не могло возникнуть ничего подобного столь откровенно грубой шутке, от которой за милю несло дурным вкусом. И воспрянул духом, осознав, что ни о какой мистике или даже научно обоснованном раздвоении личности не могло быть и речи. Но этого мало. Теперь он вспомнил! К нему вернулось воспоминание, как много лет назад именно Руперт предложил включить столь низменный и пошлый эпизод с кражей картины в их совместную игру. Элиот отчасти понял, каким образом порой рождаются детали его романов, приходя к нему из давнего прошлого, признался себе, что и его муза, несомненно, состоит в близком родстве с памятью. А главное – для него больше не являлось секретом, что все аномалии, происходившие в Расте, были проделками Руперта.

Да, с того момента он знал о шалостях Руперта – человека действия и гражданина мира, – как тот сам любил себя называть. Он знал, как Руперт все проделывает, но не мог понять зачем. Все представлялось полной бессмыслицей. Ничего удивительного, что он информировал своего кузена через печатный станок Шуна, насколько тот «надоедлив и зануден»… И Элиот, которым снова овладела неизжитая страсть к юношеской безответственности, разработал ответный план мести. Он решил использовать Паука, чтобы избавиться от Руперта навсегда, запугать его и обратить в бегство. Так началась вторая стадия дела. Руперт получил предупреждение, что его ждут крупные неприятности в девять часов. Ему подкинули информацию о судне, отправлявшемся в Новую Зеландию девятого декабря… А затем Элиот решил, что пора нагнать на кузена настоящего страха.