Танцующая в Аушвице - Паул Гласер (2010)

— Это меня смущает и расстраивает, — жалуется он. — Мои дети должны знать про ту войну, у меня осталось не так уж много времени… Конечно, отчасти я понимаю позицию своих детей, они очень заняты, и в голове у них совсем другие заботы. Но в то же время я не могу и не хочу мириться с тем, что внутри моей семьи мне не с кем обсудить тогдашние события, и никто из детей не разделяет моих чувств. Это обидно. Я знаю, когда ты сознательно заставляешь себя молчать о главном, оно начинает разрушать тебя изнутри. Сам я не мог говорить о войне много лет, но посещения психолога сказываются на мне благотворно, и поэтому я все-таки хочу рассказать о том, что у меня на сердце, моим детям.

Надо же, прямо-таки обратная ситуация, думаю я, его дети не хотят ничего знать о его прошлом, а я не могу ничего выпытать у своего отца. Закруглившись с глобальными проблемами, мы обсуждаем прекрасный возраст юбилярши, качество кофе, секреты выпечки и прочую ерунду. Я чувствую, что вновь заговаривать о прошлом будет неуместно. Это все-таки праздник, поэтому я отложу все свои вопросы на потом.

С родственниками моего поколения отношения у меня складываются иначе. Никто не пытается со мною пообщаться, хотя тетя Сюзи и представила меня им. Но я ощущаю, что они не слишком торопятся принять меня в свой круг. Ничего общего с тем энтузиазмом, с каким встретил меня мой троюродный брат в Брюсселе. Скорее наоборот. Сами мои сверстники оживленно болтают друг с другом, с бокалом в руке я присоединяюсь к их группе. Они рассказывают о себе, если я их спрашиваю, но сами ни о чем не расспрашивают меня в ответ. У меня всегда получалось легко устанавливать контакт с незнакомыми людьми, но сейчас, похоже, не тот случай. Если вслушаться, в их разговорах нет и следа от прошлого. Может, именно поэтому общение у нас не получается. Я был представлен им в качестве родственника, но чтобы узнать меня по-настоящему, чтобы понять, кто я такой, нужно непременно в это прошлое заглянуть.

Молодая дама с энтузиазмом рассказывает окружающим, что работает над большим кинопроектом с выдающимся кинопродюсером и режиссером Стивеном Спилбергом. Мне нравятся все его фильмы и, конечно же, интересует его новый фильм. В ходе беседы я понимаю, о чем же в нем пойдет речь. В фильме будут собраны свидетельства уцелевших жертв Холокоста, сам Спилберг финансирует этот фильм, сам же выступает в нем режиссером. Я заинтригован, поскольку о подобном проекте мне пока слышать не доводилось[97].

Ну вот, когда одни ничего не хотят знать о прошлом, другие занимаются сбором свидетельств! Выходит, что и в моем поколении начинают высвечиваться кое-какие следы той большой трагической истории.

Оставшись с одним из гостей тет-а-тет, я потихоньку спрашиваю его, разговаривает ли он со своими родителями о войне. Тот отрицательно качает головой. Парочка его друзей совершили подобную глупость. Потом один из них покончил самоубийством, а другой, несмотря на помощь психиатров, на всю жизнь заработал нервный тик. Нет уж, увольте, я не намерен так рисковать, так же тихо отвечает он мне. Пусть мертвые оплакивают своих мертвецов, а я хочу жить по возможности нормальной жизнью, вот так.

Мне же кажется, что Холокост, хоть и отдаляется от нас все дальше и дальше во времени, все еще лежит тяжким бременем на душах как самих пострадавших, так и их детей. Если задуматься об этом невообразимом прошлом, все обретает логику, и становится очевидным, что ужасы той войны так или иначе коснулись каждой семьи. Просто одни хотят об этом рассказывать, кричать во весь голос, а другие хотят похоронить свое прошлое в глубоком молчании. На первый взгляд, одно противоречит другому, но мало-помалу я начинаю приходить к мысли, что, по сути, это две стороны одной медали. На весах Холокоста крик и молчание имеют одну цену.