Тонкая работа - Уотерс Сара (2007)

Итак, мой попутчик буравил меня взглядом, но расстегивал ли он брюки, сказать не могу, не видала. Наконец он попрощался со мной, приподняв шляпу, и сошел с поезда. После этого были еще остановки, и на каждой кто-то сходил, но никто больше не подсаживался. Станции пошли какие-то мелкие, одна неинтереснее другой, на последних уже ничего примечательного и не было, да и в окно совсем не на что стало смотреть, одни деревья да кусты, а за ними – туман, серый туман, выше которого лишь черное ночное небо. А когда деревья и кусты слились в одну сплошную полосу, а небо стало черным-пречерным, я даже подумала: настоящее небо таким не бывает, тут поезд и встал. Приехали в Марлоу.

Никто не сошел здесь, кроме меня. Я оказалась самым распоследним пассажиром. Проводник прокричал остановку и подошел снять мой сундук.

Он сказал:

– Одна вы не донесете. Вас кто-нибудь встречает?

Я ответила, что, вообще-то, меня должна встречать двуколка из «Терновника».

Проводник сказал: уж не та ли это телега, что приезжает забирать почту? Она уж три часа как уехала. И оглядел меня с ног до головы.

– Из Лондона прибыли? – поинтересовался он.

Потом крикнул машинисту, который высунулся из окна:

– Она из Лондона, едет в «Терновник»! Я сказал ей, что двуколка оттуда была и ушла.

– Ага, конечно, была и ушла! – крикнул в ответ машинист. – Была и ушла, часа три тому.

Я поежилась. Здесь было холоднее, чем дома. Холоднее и темнее, и в воздухе пахло как-то странно, да, и еще – говорила я или нет? – народ тут был до невозможности дремучий.

Я спросила:

– А кэбмен не может меня отвезти?

– Кэбмен? – удивился проводник. И, повернувшись к машинисту, крикнул: – Желает кэбмена!

– Кэбмена!

И они принялись ржать и под конец аж закашлялись. Проводник вытащил носовой платок и стал утираться, бормоча:

– Вот смех-то, прости господи… Кэбмена ей, это в Марлоу-то!

– Да заткнитесь вы, – сказала я. – Заткнитесь вы, оба.

Схватила сундук за ручку и поплелась с ним туда, где брезжили вдали два огонька, – я решила, что это, наверное, огни деревни.

Проводник сказал:

– Ишь какая, язык распустила! Вот возьму и расскажу все мистеру Пею. Посмотришь, что он сделает, – ишь нахваталась лондонских словечек!

Не знаю, на что я рассчитывала. Я понятия не имела, сколько шагать до «Терновника». Я даже не знала, по какой дороге идти. Лондон был за сорок миль отсюда, а я жутко боялась коров и быков.

Но в конце концов, сельские дороги не то что городские. Их бывает всего четыре, и все они в конце концов сходятся. Я прибавила шагу и прошагала примерно с минуту, как вдруг позади послышался топот копыт и поскрипывание колес. А затем со мной поравнялась повозка, и сидевший на ней мужчина потянул вожжи и поднял фонарь, чтобы лучше разглядеть мое лицо.

– Вы Сьюзен Смит? – спросил он. – Вы приехали из Лондона. Мисс Мод весь день из-за вас места себе не находит, волнуется.

Человек он был пожилой, и звали его Уильям Инкер. Он служил конюхом у мистера Лилли. Он взял мой сундук, усадил меня рядом с собой и стал понукать лошадь. А когда понял, что я вся дрожу – от встречного ветра, с непривычки к такой езде, – он вытащил откуда-то клетчатый плед и укутал мне ноги.

До «Терновника» было шесть или семь миль, и весь этот долгий путь мы проделали как-то на удивление легко и незаметно: он пустил лошадь рысью, а сам сидел и покуривал трубочку. Я рассказала ему про туман – даже здесь кое-где висели его белесые клочья, – что это из-за него поезда задержались.

Он ответил:

– Знамо дело, Лондон. Там, говорят, всегда туманы. Приходилось бывать за городом-то?

– Не часто, – ответила я.

– Прислуживали у городских господ? Хорошее было место – последнее-то?

– Хорошее, – кивнула я.

– Как чудно-то вы говорите, а еще горничная, – сказал он затем. – Во Франции бывали?