Почтальон всегда звонит дважды (сборник) - Джеймс Кейн (1936)

Он расстегнул папку, выложил на стол пачку бумаг и начал просматривать.

– Во Фриско бывали?

– Родился там.

– В Канзасе? Нью-Йорке? Новом Орлеане? Чикаго?

– Везде побывал.

– А в тюрьме – приходилось?

– Был, сэр. Когда скитаешься туда-сюда, проблемы с копами возникают часто. Да, сэр, я бывал в тюрьме.

– И в Тусоне?

– Да. Кажется, десять дней мне там дали. Посягательство на собственность железной дороги.

– Солт-Лейк-Сити? Сан-Диего? Уичито?

– Да, сэр, везде.

– Окленд?

– Три месяца. Подрался с охранником на вокзале.

– Вы его хорошенько отделали, да?

– Ну, как говорится, этому здорово наподдали, да вы второго не видали. Я и сам как следует получил.

– Лос-Анджелес?

– Разок. И только три дня.

– Чемберс, почему вы вообще нанялись к Пападакису?

– Случайно вышло. Я был на мели, зашел к нему чего-нибудь перехватить, а он предложил работу – я и согласился.

– Чемберс, вам самому-то не смешно?

– О чем это вы, сэр?

– Столько лет болтались там и сям, никогда толком не работали, даже, насколько я вижу, не пытались, а тут вдруг осели, устроились на постоянную работу.

– Да я сам не в восторге был. Пришлось.

– Но вы остались.

– Ник… он был один из самых лучших людей, кого я только встречал. Когда я поднакопил деньжат, хотел ему сказать, что с меня довольно, однако духу не хватило – у него вечно проблемы с работниками. А потом, когда он попал в больницу, я удрал. Просто удрал – и все. Он, конечно, такого не заслужил, но ноги у меня неугомонные. Я просто потихоньку свалил.

– А затем вы вернулись, – и на следующий день он погиб.

– Вы меня совсем расстроили, сэр. Пускай я говорил перед присяжными другое, но вам-то я объясняю – мне теперь сдается, что я немало виноват. Не будь я там в тот день, не выставь его на выпивку, может, он сейчас был бы жив. Понимаете, может, этого вообще не случилось бы. Я накачался под завязку и не знаю, что там было. Опять же, не будь в машине двух пьяных, его жена, наверное, вела бы лучше, так ведь? Вот вам мое мнение.

Я смотрел на него, пытаясь понять – купился он или нет? А он на меня даже не смотрел. И вдруг, вскочив, схватил меня за плечо.

– Хватит, Чемберс! Почему ты проторчал у Пападакиса полгода?

– Сэр, я не понимаю…

– Понимаешь! Я ее видел, Чемберс, и я знаю, почему ты остался! Она была у меня вчера – потрепанная, глаз подбитый, – и все равно ого-го! Ради такой многие парни бросили бы бродяжить, неугомонные у них ноги или нет.

– Я все же ушел, сэр. Так что вы ошибаетесь.

– Ушел, да ненадолго. Как-то слишком хорошо все складывается, Чемберс. Вчера – простое дело о пьяном вождении и причинении смерти по неосторожности, а теперь – и этого нет. Куда я ни повернусь – кругом свидетели, и если сложить все показания, впору и дело закрывать. Брось, Чемберс. Вы с этой женщиной убили грека, и чем скорее ты во всем признаешься, тем тебе же будет лучше.

Тут, скажу я вам, мне стало не до улыбок. Губы у меня онемели, я хотел заговорить, но не смог выдавить ни слова.

– Ну чего молчишь?

– Вы под меня копаете – и это не к добру. У вас что-то скверное на уме. Мне нечего сказать.

– Несколько минут назад ты тут соловьем разливался, нес ерунду, что тебя только правда спасет. Почему же теперь замолчал?

– Вы меня совсем запутали.

– Хорошо, давай по порядку, чтобы ты не путался. Для начала – ты спал с этой женщиной?

– Ничего подобного.

– А как насчет той недели, когда Пападакис был в больнице? Где ты тогда спал?

– В своей комнате.

– А она – в своей? Брось, говорю же, я ее видел. Да я бы к такой пришел, даже если бы пришлось выломать дверь, а потом болтаться в петле за изнасилование. И ты бы пришел. И ты пришел!

– Я об этом даже не думал!

– А как насчет ваших поездок в Глендейл – на рынок? Чем вы занимались по пути домой?