Уарда. Любовь принцессы - Георг Эберс (1877)

– Ты заходишь слишком далеко, Небсехт, ты действуешь неосторожно. Кто бесполезно мучит безвредного зверька, тому духи в преисподней отплатят тем же – так гласит закон. Но я знаю, что ты хочешь сказать. Ты считаешь позволительным причинять страдания животному, надеясь обогатиться познаниями, посредством которых сможешь уменьшить страдания людей.

– А ты так не считаешь?

Легкая улыбка мелькнула на лице Пентаура. Он нагнулся над кроликом и сказал:

– Как это странно, зверек еще жив и дышит. Человек давно уже умер бы от подобного обращения. Вероятно, его организм более нежен и более подвержен разрушению.

– Может быть. – Небсехт пожал плечами.

– А я-то думал, что ты знаешь это наверняка.

– Я? – удивился Небсехт. – Почему же? Ведь я тебе говорю, что мне даже не позволили исследовать, как движется рука подделывателя подписей.

– Подумай: ведь известно, что блаженство души зависит от сохранности тела.

Небсехт поднял на друга умные небольшие глаза и сказал, пожимая плечами:

– Пожалуй. Впрочем, это меня не касается. Делайте с душами людей, что считаете нужным, я же хочу узнать, как устроено их тело, и чиню его, как могу, в случае повреждения.

– Хвала Тоту[20], что, по крайней мере в этом отношении твое искусство неоспоримо.

– Искусство принадлежит богам, я ничего не в состоянии сделать и владею своими инструментами едва ли с большею уверенностью, чем скульптор, осужденный работать во мраке.

– Точно слепой Резу, рисовавший лучше всех одаренных зрением художников храма, – заметил, смеясь, Пентаур.

– Я могу делать лучше или хуже других, но так, как они – никогда.

– В таком случае мы должны довольствоваться твоим «лучшим», которым я и пришел воспользоваться.

– Разве ты болен? – спросил Небсехт.

– Хвала Исиде, я чувствую себя таким сильным, что мог бы вырвать с корнем пальму. Но я хотел попросить тебя посетить сегодня вечером одну больную девушку. Царевна Бент-Анат…

– Царское семейство имеет своих лекарей.

– Дай же ты мне договорить! Царевна Бент-Анат переехала лошадьми одну девочку, и, кажется, бедное дитя сильно изувечено.

– Вот оно что! – протяжно произнес ученый. – В городе, или здесь, в некрополе?

– Здесь, но она всего лишь дочь парасхита.

– Парасхита? – переспросил Небсехт и снова сунул своего кролика под стол. – В таком случае я иду.

– Чудак, кажется, ты ожидаешь найти что-нибудь необыкновенное у нечистых.

– Это уж мое дело. Но я пройду туда. Как зовут парасхита?

– Пинем.

– С ним ничего нельзя будет сделать, – пробормотал ученый. – Впрочем, как знать…

С этими словами он встал, откупорил плотно закрытый флакончик и намазал пропитанной стрихнином[21] кисточкой нос и губы кролика, который сразу перестал дышать. Потом он положил его в ящик и сказал:

– Я готов.

– Но в этой грязной одежде ты не можешь выйти из дому.

Небсехт согласно кивнул, вынул чистую одежду и хотел надеть ее поверх прежней. Но Пентаур не допустил этого и сказал, смеясь:

– Прежде всего нужно снять рабочее платье. Я помогу тебе. Но, клянусь богом Бесом[22], ты, как луковица, закутан в несколько оболочек.

Среди товарищей Пентаур имел репутацию большого насмешника. Его громкий голос гулко разнесся по тихой комнате, когда он убедился, что его друг собирался надеть на себя еще одно одеяние поверх двух прежних. Небсехт засмеялся вместе с ним и сказал:

– Теперь я знаю, почему одежда казалась мне такою тяжелою, и в полдень я почувствовал невыносимый жар. Выйди на минуту из комнаты, пока я буду переодеваться, и, пожалуйста, пошли спросить у главного жреца Амени, могу ли я отлучиться?

– Он поручил мне послать лекаря к парасхиту и добавил, что с его дочерью следует обращаться как с царицей.

– Амени? А разве он знал, что речь идет всего лишь о дочери парасхита?

– Разумеется.