Они прошли через крытую галерею, и сопровождавший их дворецкий поотстал. Дальше было все лотарингское – Эмма поняла это, различив эмблему креста на туниках слуг, на миндалевидных, длинных щитах охраны. Они стояли полукругом и тут же поклонились, едва герцог с женой вступили в большую, как зал, прихожую. Вперед выступил невысокий смуглый мужчина с курчавой холеной бородкой. Его ярко-оранжевая хламида была пышно подбита мехами. Видимо, он занимал значительный пост при герцоге Длинная Шея, раз держался столь свободно.

Эмму поразило, как он ее разглядывал. Она привыкла к цепким мужским взглядам, но в глазах этого палатина читалась такая смесь восхищения и какой-то жадной похоти, что Эмма невольно вздрогнула от возмущения и окинула дерзкого слугу гневным взглядом. Тот лишь усмехнулся, провел кончиком языка по пухлым губам, словно облизнулся, а глаза его так и шарили по ней, словно ощупывая, почти пробуя на вкус. Похоть… И еще что-то… Темное, звериное. Эмма почувствовала, как в ней закипает гнев. Каковы бы ни были ее отношения с Ренье, но герцог не должен позволять своим подданным так глазеть на свою супругу.

Однако Ренье, казалось, не замечал ничего. Спрашивал, как обустроены их покои, интересовался вестями из Лотарингии, о своем сыне Гизельберте. Что-то его обозлило, и он выругался. Потом справился о короле. Палатин отвечал. Голос мягкий, вкрадчивый, с легким акцентом. Эмма вновь и вновь ощущала его быстрый взгляд на себе. Гневно отвернулась, сбрасывая на руки служанкам тяжелый лисий плащ. В покое было тепло, если не жарко, от двух расположенных один против другого каминов. И при отблеске этого пламени она вдруг заметила, что мелит Эврар хмуро и настороженно уставился на разглядывавшего ее палатина.

Эмма, пользуясь тем, что герцог забыл о ней, подошла к мелиту.

– Кто сей невежа, Эврар?

Меченый скривил гримасой рот. Подергал длинный ус.

– Бывший раб, добившийся милости у герцога. Нынче же его личный нотарий и советник.

Он что-то пробормотал, словно выругался. Сказал:

– Его зовут Лео. Леонтий. Он грек.

Больше он не добавил ни слова, и его мрачный взгляд устремился туда, где с греком разговаривал герцог. Но когда Эмма захотела отойти, он неожиданно прошептал:

– Вам следует держаться подальше от него, госпожа.

Эмма даже вздрогнула от удивления: она не помнила, чтобы Меченый был с ней настолько предупредителен, если не считать его почтения к ней как к жене Ролло. Но этого грека он явно недолюбливал. И хотя его неприязнь к Леонтию могла оказаться просто ревностью, что господин больше благоволит к другому подданному, однако Эмма сама интуитивно почувствовала: в темных глазах грека было нечто, что вызывало чувство неприязни и… просто животного страха. Поэтому она невольно побледнела, когда Ренье, так и не оглянувшись, вышел, а грек Леонтий направился к ней.

– Прошу вас следовать за мной, мадам. Я провожу вас в ваши покои. – Вопреки дерзкому взгляду в упор, его голос звучал мягко и предупредительно.

Эмма высокомерно вздернула подбородок и молча двинулась за своим провожатым.

За роскошной бронзовой дверью ее ожидали не меньше десятка прислужниц. Все они почтительно склонились, едва она вошла. Стараясь не думать о своем странном провожатом, Эмма огляделась.

Ее поразила поистине королевская роскошь. Покой был не очень велик, но и не мал, как раз такой, чтобы стать уютным: соединения и пересечения выгнутых арок свода украшены затейливым орнаментом; стены отделаны мозаикой и завешаны пышными коврами; простенки окон украшены колоннами из золотистого мрамора, а наличники – ажурной резьбой. Восхитителен был даже пол, до самых стен покрытый светлым мехом северной лисы – такой мех украшал плащи знати, и топтать его… Как же должен быть богат и могуществен ее супруг, если позволял себе подобное расточительство!.. Вряд ли даже ее покои в Руане могли сравниться с таким великолепием, и все это приготовлено именно для нее – герцогини Лотарингской!