Лесная герцогиня - Вилар Симона (1997)

А шум все усиливался. Рикуин говорил, что готов отказаться от своих претензий, Гизельберт хохотал. Ратбод требовал записать сказанное, все кричали, что-то говорили. И не сразу обратили внимание на немого раба Ренье, силившегося привлечь внимание к своему господину. Лишь когда Этгива стала отчаянно кричать, что герцогу плохо, обратили взоры к Ренье. Онемели. Длинная Шея почти лежал в кресле, рука, сжимавшая его ворот, подергивалась, и, когда раб, расстегивая ему тунику, откинул его голову, все поняли, что герцог отходит. В наступившей неожиданно тишине даже стало слышно предсмертное клокотание в его горле. Потом глаза его закатились, хрип стал стихать, и герцог Лотарингии Ренье Длинная Шея, внук императора Лотаря Каролинга[28], испустил дух.

Глава 13

Дрова в очаге догорали, становилось холодно, и три человека жались к огню, шептались. Король Карл, королева и фаворит Аганон, все еще в темных траурных одеждах после похорон герцога Ренье, мрачные и озабоченные, сближенные общим положением узников, пытались предугадать, что их ожидает. Гизельберт способен на все. Никто и опомниться не успел, как он захватил дворец, а когда скончался Ренье, он опять-таки сумел воспользоваться паникой и вынудил Карла тут же подтвердить его права как правителя Лотарингии, как единственного законного сына Ренье Длинной Шеи. После публичной исповеди герцогини Эммы уже никто не помышлял, что ее дочь станет соперницей Гизельберту, хотя и думать-то было нечего – дворец и все находившееся в нем были во власти мятежного принца. Поэтому там же, над прахом отца, он принес вассальную присягу королю и пригласил высокородного Каролинга оставаться его гостем.

Гизельберт действовал стремительно и так тонко, что комар носа не подточит. Тело Ренье еще покоилось в соборе, когда прелаты и феодалы Лотарингии собрались на совет нового герцога, где он богато одарил их, пообещал привилегии, и они радостно приветствовали своего нового господина, поклявшись служить ему верой и правдой. А потом Гизельберт, преклонив колена, протянул королю свиток с дарениями и привилегиями, которые Карл должен передать Лотарингии, что, по сути дела, свело на нет все достижения короля при правлении Длинной Шеи. Король отказался подписать.

Слишком хитрый, чтобы открыто возмутить обрадованных лотарингцев, он отложил признание их требований, сказав, что просмотрит свиток на досуге. И с тех пор стал настоящим пленником, ибо Гизельберт не собирался отпускать Каролинга до тех пор, пока тот не поставит на документе свою подпись.

Сейчас свиток валялся, отброшенный в угол. Король то клялся перед королевой и Аганоном, что никогда не подпишет его, то начинал жалко всхлипывать:

– Я ведь чувствовал, почти знал, что эта поездка не кончится добром. Что же мне делать?.. Силы небесные, как вспомню, мне было предсказано, что моя жизнь окончится в оковах…

Он шмыгал носом, но Этгива успокаивала мужа, брала его руки в свои.

– Пустое, государь, забудьте о предсказании. Все это от лукавого. Господь же велел: «Не ворожите и не гадайте».

У Аганона были иные, более земные доводы.

– Успокойтесь. Гизельберт не зря не выставляет прилюдно ваше пленение. Он не посмеет объявить вас узником. Взгляните, нас содержат в роскоши, мы присутствуем на всех торжественных молебнах и пирах…

– Однако держат-то нас под замком! – вскидывался Карл, но тут же умолкал, прислушивался к голосам за дверью, лязгу железа.

Приставленные охранники не были почтительны с ним. Пару раз вламывались в покои, дразнили короля.

– Эй, Каролинг, погляди сюда!

Снимая штаны, показывали ему оголенные зады, хохотали. Нет, Карл был уверен, что плен его нешуточный. Боялся.

Аганон же был спокоен. Окажись он пленником во Франкии, где его все ненавидели, он бы тревожился по-настоящему. Лотарингец по происхождению, он был уверен, что здесь ему не причинят зла.