Граф Брюль - Юзеф Игнаций Крашевский (1874)

– Ты забыл, вероятно, о судьбе того, кто, несмотря на свое богатство, очутился в Кенигштейне?

– А знаете ли вы почему? – спросил стоящий у дверей.

– Немилость государя – немилость Бога.

– Нет не то, а пренебрежение туфлей. Умный человек должен поставить на алтаре туфлю и на нее молиться. Женщины все делают.

– Однако же и сами падают; а Козель? Козель в Стольфене.

– А кто подставил ногу Козель? – спросил Геннике. – Присмотритесь получше – и увидите прелестную ножку госпожи Денгофер и маленькую туфельку, под которой сидел великий король.

Брюль помолчал и вздохнул.

– Ваше превосходительство, вы начинаете новую жизнь. Вы ни на минуту не должны забывать, что женщина….

– Я сам помню это, – сердито отвечал Брюль. – Итак, Геннике, ты со мной?

– На жизнь и на смерть! Я человек незначительный, но во мне много опытности; поверьте мне, ум мой, воспитавшийся и созревший в передних, не хуже того, который в залах подается на серебряных подносах. Перед вами мне незачем скрываться, и для вас это не тайна; Геннике, которого вы видите перед собой, вышел из дрянной скорлупы, которая лежит где-то, разбитая в Цейтце. Долго я перед другими, как лакей, отворял двери, и наконец они открылись передо мной. Первое мое испытание было на акцизе в Люцене.

– Поэтому-то в деле акциза и податей ты мне и нужен. Король требует денег, а государство истощено; стонут, плачут, жалуются.

– Зачем же их слушать, – холодно возразил Геннике, – они никогда не довольны и вечно будут пищать? Их нужно прижать, как лимон, чтобы выжать сок.

– Но чем и как?..

– Есть над чем задуматься, но мы найдем средства.

– Будут жаловаться.

– Кому? – расхохотался Геннике. – Разве нельзя загородить все дороги саблями, а тех, кто слишком громко выразят свое недовольство, разве мы не можем, ради спокойствия нашего государя, посадить в Кенигштейн, отправить в Зоненштейн или заключить в Плейзенбург?

– Да, это правда, – задумчиво сказал Брюль, – но это не даст денег.

– Напротив, это-то их нам и доставит. Разнузданность ведь ужасная. Шляхта начала подавать голос, мещане завывать, а тут и мужичье заревело.

Брюль слушал с большим вниманием.

– Денег нужно очень много, а нынешний карнавал, ты думаешь, даром пройдет?

– Конечно, и все, что спустит двор, пойдет к тому же народу, а не в землю; следовательно, у них есть чем платить. В деньгах мы нуждаемся для государя, – прибавил он, поглядывая на Брюля, – а и нам они бы пригодились. И вашему превосходительству, и вашему покорному слуге.

Брюль улыбнулся.

– Конечно, с какой же стати работать в поте лица даром?

– И взять на душу столько проклятий.

– Ну, что касается проклятий, Бог не слушает этих голосов. Король же должен иметь все, что ему нужно.

– А мы – что следует, – прибавил Геннике. – Воздадите Божие Богови, кесарево кесареви, а сборщиково – сборщику.

Брюль в раздумье остановился перед ним и после короткого молчанья сказал тихо:

– Поэтому-то имей глаз открытым, ухо внимательным, работай и за меня, и за себя, доноси мне обо всем, что нужно: у меня и без того столько хлопот в голове, что ты мне положительно необходим, и я один не слажу со всем этим.

– Положитесь на меня, – возразил Геннике. – Я отлично понимаю, что, трудясь для вас, я тружусь для себя самого. Я не обещаю вам платонической любви, потому что так, кажется, называют, если кто целует перчатку. Каждое дело должно быть предварительно выяснено. Я буду помнить о себе, буду помнить о вас и короля не забуду.

Он поклонился, и Брюль, похлопав его по плечу, прибавил:

– Геннике… Я помогу тебе высоко подняться.

– Только не слишком и не на новом рынке[13].

– Об этом не беспокойся. А теперь, мой мудрец, какой ты мне дашь совет? Как удержаться при дворе? Войти на лестницу – вещь невеликая, но не свалиться с нее и не свернуть шею – это похитрее.