Граф Брюль - Юзеф Игнаций Крашевский (1874)

– Я не раз заменял других, меня же – никто.

– Ты хочешь сказать, что никто не в состоянии заменить тебя? – прервал Мошинский.

– Граф, к чему смеяться над бедным невеждой? Я еще учусь тому, что вы давным-давно постигли. – И он опять низко поклонился.

Мошинский подал ему руку.

– С вами, – сказал он, – опасно сражаться на словах, я предпочел бы на шпагах.

Брюль тихо и скромно отвечал:

– Я ни в чем не признаю себя выше вас.

– Ну, желаю всего хорошего, – сказал Мошинский. – Теперь наступает час вашего дежурства, до свидания. – Говоря это, он вышел из передней.

Брюль вздохнул свободнее. Тихо подошел он к окну и стал в него равнодушно смотреть на двор, вымощенный каменными плитами и имеющий вид громадной залы. Прямо перед окном, в которое он смотрел, сновало множество занятых и деятельных слуг и приближенных короля. Военные в роскошных латах и мундирах, камергеры в кафтанах, шитых золотом, камердинеры, лакеи и бесчисленное множество людей, составлявших двор короля, суетились и бегали. Несколько носилок стояло у лестницы, а носильщики, одетые в желтые платья, ожидали своих господ[4]; далее несколько изящных экипажей и верховые лошади в немецкой или польской сбруе; тут же стояли гайдуки в ярко-красных костюмах и казаки. Все это представляло из себя живописную и пеструю картину.

Камергер вышел от короля.

– Что, депеши еще не пришли? – спросил он у Брюля.

– Нет еще.

– Как только принесут их, приходите с ними к королю. А Паули?..

– Он в маршалковской зале.

– Хорошо, пусть ждет. – Брюль поклонился.

Комната начинала пустеть, так как наступающее обеденное время заставляло всех спешить домой.

Долго смотрел Брюль нетерпеливо в окно и наконец увидал, как влетел во двор на измученной лошади почтальон, с рожком, висящим на шнурке, перекинутом через плечо, в огромных сапогах и с кожаной сумкой на груди.

Лишь только Брюль его заметил, как тотчас бросился по лестнице и, прежде чем прислуга успела взять от почтальона запечатанную кипу писем, он схватил их и, положив на серебряный поднос, стоящий наготове в передней, пошел к королю.

Август ходил по комнате с Гоимом. Увидав пажа, поднос и бумаги, он протянул руку и быстро сорвал печати. Приблизившись к столу, они с Гоимом начали просматривать принесенные письма.

Брюль стоял, ожидая приказаний.

– А-а! – воскликнул Август. – Скорее позовите Паули! – Брюль даже не пошевелился.

– Идите позовите мне Паули! – нетерпеливо повторил король. Паж поклонился и, выбежав, направился в кабинет.

Паули спал, точно мертвый; тогда Брюль вернулся к королю.

– А Паули? – спросил король, видя, что паж входит один.

– Ваше величество… – начал, заикаясь, Брюль, – советник Паули… советник Паули…

– Где он? Здесь?

– Здесь, ваше величество!

– Что же он не идет?

– Советник Паули, – прибавил паж, опуская глаза в землю, – находится в невменяемом состоянии.

– Если ты найдешь его умирающим, и даже тогда приведи его ко мне! – крикнул король. – Пусть прежде исполнит свою обязанность, а потом умирает, если хочет.

Брюль опять стремительно побежал в кабинет, посмотрел на спящего, улыбнулся и вернулся к королю. Гнев короля возрастал, глаза пылали и лицо побледнело, что было самым скверным признаком. Когда этот король-силач совершенно бледнел, тогда все окружающие его дрожали от страха[5].

Брюль, не говоря ни слова, остановился у дверей.

– Паули! – крикнул король, топая ногой.

– Советник Паули находится в…

– Пьян? – прервал король. – Противное животное! Не мог даже на несколько часов воздержаться от вина. Облить его водой! Сведите его к фонтану и дайте ему уксусу. Пусть доктор даст ему какое-нибудь лекарство и протрезвит его хоть на час, а потом пусть себе издыхает эта скотина!

При этом король сердито топал ногой.