История нового имени - Элена Ферранте (2012)

Когда мы в следующий раз увиделись с Лилой, я сразу поняла, что ей паршиво и она лезет из кожи вон, чтобы так же паршиво стало и мне. Мы провели у нее все утро, старательно делая вид, что нам весело. Она заставила меня мерять свои тряпки, хотя они совершенно мне не шли. Игра в примерку обернулась сущим наказанием. Лила была выше меня ростом и стройнее, и на мне ее наряды смотрелись нелепо. Но она не желала этого признавать и уверяла меня, что все это ерунда, достаточно чуть-чуть расставить и укоротить, и все будет отлично. При этом она смотрела на меня мрачно, точно обижаясь, почему я такая нескладеха.

– Ну ладно, хватит, – вдруг выкрикнула она, изменившись в лице, словно увидела призрак. Но тут же взяла себя в руки и беззаботным тоном сказала, что пару дней назад ходила с Паскуале и Адой в кафе-мороженое.

Я стояла в одних трусах и помогала ей развешивать одежду на плечики.

– С Паскуале и Адой?

– Ага.

– И со Стефано?

– Нет, одна.

– Они тебя пригласили?

– Нет, это я их пригласила.

И, чтобы поразить меня еще больше, добавила, что этим походом ее попытка вернуться в далекие дни детства не ограничилась, потому что на следующий день она позвала Энцо и Кармелу в пиццерию.

– Опять одна?

– Ну да.

– А что Стефано?

Она скорчила недовольную мину.

– Если ты замужем, – бесцветным голосом сказала она, – это еще не значит, что ты должна сидеть в четырех стенах. Захотел бы он пойти с нами – пожалуйста. Но он слишком устает на работе. Поэтому я хожу одна.

– И как посидели?

– Отлично.

Я надеялась, что мне удалось скрыть от нее свое огорчение. Мы виделись почти каждый день, и она ни разу не сказала: «Сегодня вечером я встречаюсь с Адой, Паскуале, Энцо и Кармелой. Хочешь пойти с нами?» Она промолчала, ни словом не обмолвилась мне о своих планах и устроила все так, словно наши друзья были только ее друзьями. А теперь с самодовольным видом пересказывала мне, о чем они там говорили: Ада волнуется за Мелину, потому что та почти ничего не ест и ее все время рвет, а Паскуале за свою мать, Джузеппину, которой по ночам не дают спать боли в ногах и тахикардия, а вернувшись со свидания с мужем в тюрьме, она подолгу плачет. Я слушала ее молча, но не могла не заметить, что Лила говорит гораздо эмоциональнее, чем обычно. Описывая Мелину Капуччо и Джузеппину Пелузо, она выбирала такие слова и выражения, как будто сама испытывала их боль и страдания, и показывала их на себе, хватаясь то за голову, то за грудь, то за живот, то за ноги. Можно было подумать, что ей известно об этих женщинах абсолютно все, потому что, в отличие от меня, с ней они готовы были делиться мельчайшими подробностями своей жизни. Хуже того, у меня возникло ощущение, что Лила пытается внушить мне, что я витаю в облаках и не обращаю внимания на то, чем живут и что чувствуют другие люди. О Джузеппине она говорила так, словно, несмотря на предсвадебные хлопоты, никогда не теряла ее из виду, а о Мелине – так, словно день и ночь только и делала, что думала о матери Ады и Паскуале, и была в курсе всех ее неприятностей. Потом она переключилась на других жителей нашего квартала, чьи имена я когда-то слышала, но ничего особенного о них не знала; зато Лила продолжала следить за ними, пусть и на расстоянии, и испытывать к ним сочувствие. Под конец она вдруг заявила:

– Еще я ходила есть мороженое с Антонио.

Меня как будто ударили под дых.

– Как он?

– Нормально.

– Обо мне что-нибудь говорил?

– Ничего.

– Когда он уезжает?

– В сентябре.

– Значит, Марчелло так ничего для него и не сделал.

– Кто б сомневался.