Его зашвырнули сюда галактические течения, вынеся на планету диких джунглей и иззубренных гор, черных вулканов и пляжей кварцевого песка. И вот теперь он сидит на том же стуле в том же баре, в том же пользующемся дурной славой квартале Мирры, и тот же бармен-каламари подталкивает к нему выпивку через стойку из оковой древесины.

Синджир покачивает в руке стакан с настойкой из сашиновых листьев – золотистый сладкий напиток, на вкус нечто среднее между плодами джиббука и ой-ой, маленькими красными ягодами, которые собирала его мать. Это уже третья порция за день, а солнце взошло всего несколько часов назад. Он чувствует себя похожим на муху в паутине, которая изо всех сил пытается вырваться из плена, прежде чем наконец сдаться и впасть в смертельное оцепенение.

Ему кажется, будто в голове у него густая болотная жижа.

Синджир поднимает стакан и смотрит на него, словно на любовницу.

– Можешь на меня рассчитывать, – страстно говорит он. – Я весь твой.

Затем он осушает бокал одним глотком. Жидкость легко проходит в горло. Вздрогнув от удовольствия, Синджир стучит дном стакана о дерево.

– Эй, бармен! Наливальщик! Продавец странных напитков! Еще один!

К стойке, шаркая ногами, подходит мон-каламари по имени Пок. Он уже стар: его щупальца на подбородке – или как они там называются – длинные и толстые, со складками красной кожи, усеянной дрожащими прилипалами и блестящими ракушками. У него нет одной руки – вместо нее блестящая серебристая конечность протокольного дроида. Работа явно сделана наспех – провода бесцеремонно воткнуты в покрытую волдырями красную плоть на плече. Не слишком приятное зрелище, но Синджира сейчас это мало волнует. Ничего лучшего он все равно не заслуживает.

Пок булькает и ворчит на языке мон-каламари. Разговор у них каждый раз получается один и тот же.

Инородец издает свои звуки.

Синджир просит, а потом требует, чтобы бармен говорил на общегалактическом.

– Я не говорю на общегале, – отвечает на нем же старик, а затем вновь начинает бормотать по-своему.

После этого Синджир делает заказ, и Пок наполняет стакан.

В конце нынешнего обмена репликами Синджир тоже делает новый заказ:

– Мне… ну и жара, во имя всех звезд и небес! Мне чего-нибудь освежающего. Есть у тебя что-нибудь освежающее, мой кальмароголовый друг? Вот и дай мне это.

Бармен пожимает плечами и, моргая лягушачьими глазами, достает деревянную кружку, на дне которой гремят несколько кубиков льда. Затем Пок берет с полки грязную бутылку с какой-то надписью на чужом языке, которую Синджир не в состоянии перевести. Империю не особо интересовало изучение обычаев и языков иных культур. Более того, имперцы даже не хотели, чтобы кто-то изучал их в свободное время.

Синджир вспоминает, как он наткнулся на молодого офицера, изучавшего не что-нибудь, а иторианский язык. Парень сидел, скрестив ноги на койке, и водил длинным указательным пальцем по строчкам чужого письма. Синджир сломал ему тот палец, сказав, что это лучше любого взыскания, да и быстрее.

«На самом деле я страшный человек», – думает Синджир. Чувства вины и стыда сражаются в его внутренностях, словно пара шипящих лот-кошек.

Пок наливает из бутылки.

Синджир вертит в руке кружку. От исходящего из нее запаха могла бы сойти черная краска с шлема пилота СИД-истребителя. Он пробует напиток на вкус, опасаясь обжечь язык и горло, но все совсем иначе. Жидкость не сладкая, с цветочным привкусом – ничего общего с запахом. Потрясающе.

Он вздыхает.

– Эй, – шепчет кто-то рядом.

Не обращая на него внимания, Синджир делает долгий, шумный глоток.

– Эй!

Это что, ему? Гм… Наклонив голову, он выжидающе поднимает брови, но видит лишь сидящего по соседству тви’лека. Розовая, как у новорожденного, кожа, один из хвостов на голове падает с чересчур высокого лба, обвиваясь вокруг плеча и подмышки, словно моток веревки или шланга, который несет рабочий.