«Мессершмитты» над Сицилией. Поражение люфтваффе на Средиземном море. 1941-1943 - Йоханнес Штейнхоф

За столом собрались все офицеры штаба – Штраден, Бахманн и Бернхард, молодой лейтенант, которого мы прозвали Бесенком. Хотя он был с нами лишь два месяца, никто не мог вспомнить, почему ему дали это прозвище. Он окончил школу в семнадцать, существовавшие ранее правила были изменены, что позволило ему поступить в офицерское училище и получить квалификацию летчика-истребителя после окончания сокращенных учебных курсов офицерского состава. Вскоре он должен был отпраздновать свой двадцатый день рождения. Старики в штабе заботились о нем и готовили к боевым действиям. Но после нашего прибытия на Сицилию Бернхард был тихим и отрешенным, словно чувствовал, что воздушная война вступает в новую фазу; без сомнения, легкомысленное настроение других его не касалось. Когда он говорил, создавалось впечатление, что он родом из другого мира и прилагает усилия, чтобы быть безупречно вежливым. Я думаю, что он мало спал или совсем не сомкнул глаз в прошедшие ночи.

С нами за столом также сидел фельдфебель Цан, который летал в моем штабном звене. По профессии автомеханик, он был одаренным пилотом и всякий раз, когда летел в качестве моего ведомого, действовал надежно, смело и точно. Рослый и очень порядочный, он был родом из Северной Германии и использовал каждую возможность, чтобы участвовать в вылетах.

Пока мы сидели за столом, электричество отключилось. Толстяк, всегда готовый к такому случаю, спокойно поместил между тарелок пузатую карбидную лампу. Она испускала жесткий синий свет и необычно громкое шипение. Штраден повернулся ко мне. Я понимал, что он хочет сказать нечто иное, нежели «Эта жара изматывает меня», или «Проклятое Средиземноморье», или «Я чувствую себя абсолютно разбитым». Казалось, в этом не было никакого смысла; все мы использовали один и тот же простейший словарь военного времени, который не передавал нашего истинного «я».

Плохо освещенные лица казались плоскими сине-зелеными масками. Как утомлен и измотан был каждый из нас! Прошли два месяца после нашей поспешной эвакуации из Северной Африки. В этот момент бледные лица свидетельствовали о том, чего никто не хотел признать: мы проиграли. Все, за исключением Бернхарда, достигли Сицилии в последний час, истощенными морально и физически. И было мало надежды, что обстоятельства изменятся.

Только, образно говоря, вцепившись в него зубами я смог убедить генерал-фельдмаршала[19] в том, что моей эскадре необходим отдых, ибо она больше не пригодная и не эффективная боевая часть, а потому должна прекратить боевые действия.

Приказ на отход поступил в самую последнюю минуту. Трагедия Туниса вступила в конечную фазу. Немецкие и итальянские части, вместе с остатками моей эскадры, сгрудились на узкой полоске земли, называемой мысом Бон, на своем пути к капитуляции. В течение той ночи, когда среди впавшего в отчаяние большинства начала распространяться анархия, мы получили телеграмму: «77-я эскадра должна немедленно прибыть на Сицилию». К счастью, когда это случилось, прежний опыт Сталинграда и плацдарма на Кубани заставил меня заранее, без уведомления командования, договориться о переброске на остров почти всего нашего наземного персонала и снаряжения.

Это было скорее поспешное бегство, чем отход. «Мессершмитты» эскадры приземлились в Трапани 8 мая[20]; они были пробиты пулями и не обслуживались в течение нескольких дней. Внутри фюзеляжа каждого самолета на коленях стоял механик, глядевший пилоту через плечо. Он занимал такое положение, с большим трудом пролезая через узкий люк отсека радиостанции. Без парашюта и не имея возможности покинуть свою тюрьму в случае критической ситуации, ему оставалось только надеяться на милость судьбы и мастерство своего пилота.