И это все о нем - Липатов Виль Владимирович (1984)

– Погиб герой нашего времени, – негромко, но так, что все слушатели замерли, сказал Прохоров. Только после этого он вспомнил о сигарете, слепым движением нашел в кармане газовую зажигалку и вынул ее. – Такие парни, как Евгений Столетов, в минувшую войну бросались грудью на доты…

Зажигалка загорелась не сразу: видимо, и на кремень действовала духота и влажность, и зубчики кресала увлажнились, так что после третьей попытки из зажигалки вырвался жаркий огонек, подсветивший бледное лицо Прохорова.

– Евгений не бросался на дот, – медленно продолжал Прохоров. – Он погиб в борьбе с мещанством, которое в его сознании отождествлялось с гасиловщиной…

Наливалось кровью, как бы распухало большое лицо мастера. Привычный в жаркие дни ходить налегке по своему прохладному домашнему кабинету, давно отвыкший работать в жаркие дни, он сейчас жестоко страдал от духоты и жары в своем черном костюме, надетом для большей представительности, а на самом деле превратившем его в заштатного канцеляриста.

– Гасиловщина! – с энергией произнес Прохоров. – Она страшна как осколочная бомба, ибо бьет с одинаковой силой во всех окружающих…

Капитан Прохоров сел, откинулся на спинку стула с облегченным видом человека, исправно выполнившего свой долг, но собирающегося сделать еще что-то внеплановое. Он потянулся к пепельнице на маленьком столике, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, и посмотрел на лицо Гасилова вблизи. Затем, опять откинувшись на спинку стула, смерил мастера взглядом с ног до головы и внезапно увидел, какой он весь дряблый, какой, оказывается, мутноглазый, кукольный и, если вдуматься, несерьезный…

Нет, не прошла даром для Петра Петровича Гасилова паразитическая, неактивная жизнь, не могло пройти бесследно пассивное существование!

Старый, с настоящими морщинами на круглом лице человек сидел перед Прохоровым, не вызывая у него ни жалости, ни сострадания.

– Гасиловщина! – снова с силой произнес Прохоров. – Гасиловщина!

А дождь все еще не начинался, хотя казалось, что в гигантской теперь туче ревели на полную мощность моторы реактивного самолета, огромная сеть молний ежесекундно опутывала все небо, старый осокорь шелестел тревожно… «Круто сегодня будет жеребцу Рогдаю», – жалеюще подумал Прохоров и представил, как жеребец испуганно прядает ушами.

Потом Прохоров услышал желчный голос суховского шофера: «Спортили жеребца, сволочи».

– Я вам уже говорил, Гасилов, – сказал Прохоров, – что на языке уголовников лошадь называется скамейкой… Клянусь, – тихо закончил он, – клянусь, что не успокоюсь до тех пор, пока из-под ваших ног не будет выбита скамейка!

Инженер Сухов вытер мокрый лоб рукой и с болезненной, жалкой гримасой посмотрел на Гасилова.

– Слушайте, товарищ Гасилов, – неуверенно проговорил он, – слушайте… Ведь получается, что вы… Вы обманывали всех, в том числе и меня… Да как вы… Как вы смели лгать и комбинировать?!

В голосе начальника лесопункта было столько оторопи и удивления, что даже невозмутимый Голубинь уронил свои три карандаша на стол, а Прохоров укоризненно покачал головой.

– Мне больше нечего сообщить гражданину Гасилову, – брезгливо сказал Прохоров. – Если у вас, Марлен Витольдович, нет вопросов, мне бы хотелось остаться втроем.

– Мне тоже, – ответил Голубинь. – Я очень много опоздал…

Встав со стула, но не подымая головы, Гасилов пошел по ковровой дорожке к дверям. От уходящего технорука Петухова мастер отличался тем, что не бравировал, не показывал безразличия к тому, что произошло в кабинете. Не попращавшись и не обернувшись назад, Гасилов прямой рукой распахнул двери и – растворился, исчез, дематериализовался, так как по коридору пошел на цыпочках или, что тоже возможно, подслушивающе приник к дверям.