Тайные знаки - Сашнева Александра (2003)

Когда-то в детстве они ходили с бабушкой на могилку к кому-то из предков. Марго не помнила к кому. Наверное, бабушка говорила, но тогда Лизонька Кошкина была мала, а потом родители уехали и Лиза больше не видела бабушку. Семья Кошкиных получала от нее письма с жалобами на Верку и редкие бедные посылки. Сначала Лиза скучала, а потом стало не до того — надо было уже разбираться со своей судьбой.

Тогда она больше всего хотела не повторить жизнь своих родителей. Этот вариант казался ей самым ужасным, какой только можно представить. Потом, когда жизнь Кошкиной Лизы уже закрутилась так, что даже намека на сходство с жизнью матери в ней не осталось — главным было не выйти замуж в восемнадцать лет, как это сделала старшая Кошкина (то есть она тогда была совсем не Кошкина, а… а-а-а… нет. Марго не могла вспомнить) — Лиза на этот счет успокоилась и вместо отталкивающей неприязни начала испытывать к родителям любопытство.

Потом сочувствие.

Было жаль их. …на что потратили они свою жизнь? Они никогда не выглядели счастливыми, и никогда не верили в возможность счастья. Но, если они отказались от того, чтобы быть счастливыми, значит была на то веская причина? Ведь не могли же они потратить жизнь впустую просто так, по неосторожности или легкомыслию. Значит, они надеялись на нее, на свою дочь. Наверняка, они рассчитывали, что она-то уж точно узнает, ради чего все это, и наконец-то добудет кусок счастья, от которого достанется доля и родителям, и бабушке с дедушкой, и старшей Верке, что осталась жить с бабушкой, и близнецам, что вели с Кошкиной постоянную войну.

Так командировочный, съездивший в Москву, привозит всем столичные новости и мелкие сувениры. Да. Несомненно так. Она, Елизавета Кошкина, должна была стать тем пророком, что видел Бога лично. Родители отправили ее в командировку в будущее, надеясь, что дочь найдет то, ради чего они старались и утомляли свои души в терпении, а тела в труде.

А она — не смогла. Не-смо-гла! Вместо света и радости у нее внутри черная пронизывающая пустота и равнодушие. Как-то по-другому надо было жить. А как? Так, как мать? Нет уж. К черту такую тоску! Лучше грешить бессовестно и беспробудно — по крайней мере, будет за что гореть. Можно было попробовать быть, как Чижик, ослепительной в своем неземном горении, и бесплотной в своей чистоте, но…

По лезвию бритвы, по грани, не досыпая, не рассчитывая, не обнадеживаясь, не позволяя, не привязываясь, не… Эта тема уже обсуждалась и закрыта. Жалость, трусость… Слаб человек. А раз так, то следовало бы, честно признав поражение, покончить со всей этой маятой и освободить место для других, более нужных жизни людей.

Но она жила.

Может быть, здесь, в чужой стране, все будет иначе. Может быть, здесь есть люди, что надоумят ее, как принять ту жизнь, что обычна и привычна для всех мужчин и женщин. Странно, что десять школьных лет приходится учить разные вещи типа тригонометрии, истории, физики, литературы, и никто — даже родные родители — не может научить главному: как быть женщиной или мужчиной и не стыдиться этого, и не ненавидеть себя за это, и не отрекаться от себя ради этого. Не учит этому тригонометрия… И домоводство этому не учит…

Ветер снова жалобно скрипнул дверцей. Марго поднялась с лавки и, стоя на границе миров, долго созерцала пыльный треугольник пола, освещенный солнечными лучами.

Это время.

Это секунды и миги падали на Землю мириадами частиц и толкали планету со всеми пассажирами и капитанами в будущее. И Марго видела, как это происходит.

Она вышла из склепа и побрела к каштану. Очень захотелось посидеть под деревом, слушая как ветер перебирает ветки. Марго упала на траву между двумя могилами, прямо под каштаном и увидела, как льется с неба поток золотых корпускул. Очертания предметов стали подробнее и отчетливее, будто до сих пор они отражались в мутном пыльном зеркале, и вдруг его протерли. Каждый предмет приобрел особенный смысл.