Я, Мона Лиза - Джинн Калогридис (2007)

Большинство частных семейных часовен во Флоренции были расписаны огромными фресками, часто изображавшими членов семейства, лики святых или мадонн. В нашей часовне не было подобных украшений, если не считать изображений трех святых. Главное украшение было подвешено над алтарем – большая деревянная статуя распятого Христа с таким же скорбным выражением, как у пожилой кающейся Магдалины в баптистерии собора.

Войдя, я услышала тихий низкий стон. Подняла лампу, посветила туда, откуда он доносился, и увидела темную коленопреклоненную фигуру у алтарного ограждения. Отец самозабвенно молился, прижавшись лбом к костяшкам крепко сцепленных пальцев.

Я опустилась на колени рядом с ним. Он повернулся ко мне, в его янтарно-светлых глазах блеснули непролитые слезы.

– Прости меня, дочка, – сказал он.

– Нет, – возразила я. – Это ты должен меня простить. Я тебя ударила. Самый ужасный проступок, какой только может совершить ребенок, – ударить собственного отца.

– Я тоже тебя ударил, без всякой причины. Ты ведь только хотела защитить свою мать. Я тоже этого хотел, а совершил прямо противоположное. Я старше тебя и должен быть мудрее. – Он поднял глаза на образ страдающего Христа. – После стольких лет мне следовало бы научиться держать себя в руках…

Мне хотелось, чтобы он перестал себя упрекать. Я опустила ладонь на его руку и сказала как ни в чем не бывало:

– Вот, значит, как – я унаследовала твой дурной характер.

Он вздохнул и нежно провел подушечкой большого пальца по моей щеке.

– Бедное дитя. В том нет твоей вины.

Мы обнялись, по-прежнему стоя на коленях. В это мгновение медальон выскользнул у меня из-за пояса. Ударившись о мозаичный мраморный пол, он описал на ребре идеальный круг и наконец, упав плашмя, остановился.

Я смутилась. Отец из любопытства потянулся к круглому диску, поднял его и рассмотрел – глаза его тут же прищурились, он слегка дернул головой, словно уклоняясь от удара. После долгой паузы он произнес:

– Вот видишь, к чему приводит гнев. К бессмысленному насилию. – Голос его звучал тихо и печально.

– Да, – эхом повторила я, мечтая поскорее заговорить о другом и вернуться к теплому чувству примирения. – Мама рассказывала мне об убийстве в соборе. Это было ужасно.

– Ужасно. Нет оправдания убийству, каковы бы ни были его мотивы. Такое насилие отвратительно и людям, и Всевышнему. – Золотой диск сверкнул, поймав тусклый лучик света. – Она рассказала тебе о другой стороне?

Я не сразу поняла, что он имеет в виду. Подумала, что речь идет о медальоне.

– О другой стороне?

– Лоренцо. Любовь к убитому брату чуть не довела его до сумасшествия. – Отец прикрыл глаза, вспоминая. – Восемьдесят человек за пять дней. Некоторые из них действительно были виновны, но большинству просто не повезло, поскольку они состояли не в том родстве. Их безжалостно пытали, привязывали к хвостам лошадей и пускали животных вскачь, их четвертовали, а потом искромсанные, окровавленные тела вывешивали из окон Дворца синьории. А уж как поступили с трупом бедного мессера Якопо… – Он вздрогнул от ужаса и не стал продолжать. – Все напрасно, ибо даже целая река крови не могла вернуть Джулиано к жизни. – Отец открыл глаза и пристально посмотрел на меня. – Есть в тебе мстительная жилка, дитя мое. Попомни мои слова: месть никогда не приводит к добру. Молись, чтобы Господь избавил тебя от этой греховной наклонности. – Он вложил холодный медальон мне в ладонь. – Вспоминай о том, что я сказал, каждый раз, как взглянешь на него.

Я потупилась, покорно выслушав наставление, но сама в то же время проворно спрятала свое сокровище.

– Обязательно.

К моей радости, отец наконец поднялся с пола, а я вслед за ним.

– Ты ужинал? – спросила я.

Он покачал головой.

– Тогда давай разыщем кухарку.

Выходя из часовни, отец подобрал с пола мой фонарь и вздохнул.