Изумрудный шторм - Уильям Дитрих (2010)

Итак, когда в середине января 1803 года семья моя прибыла в Париж, ко мне обратился американский посланник Роберт Ливингстон: его очень тревожила судьба пустошей к западу от реки Миссисипи, и он хотел, чтобы я лоббировал его интересы у Наполеона. Поскольку именно Ливингстон устроил нас в гостиницу, да к тому же работал с моим другом Фултоном над очередным изобретением под названием «паровая лодка», я убедил Астизу еще немного полюбоваться Парижем, а сам стал добиваться аудиенции у Бонапарта. Город полнился слухами о возобновлении конфликта с Англией, беседы на эту тему были крайне занимательны, а перспективы вступить в новую войну всегда возбуждают тех представителей общества, шансы которых принять участие в сражениях достаточно ничтожны. При этом моей жене не терпелось познакомиться с прославленными библиотеками города, где хранились тексты о мистических религиях.

И мы остались в Париже и стали вести светскую жизнь. Я был горд тем, что меня, прежде сидевшего в парижской тюрьме, теперь наперебой приглашают в салоны.

Мы с Астизой отказывались признаваться, что в глубине души по-прежнему оставались охотниками за сокровищами.

И тем самым готовили почву для несчастий и катастроф.

Глава 3

Получив аудиенцию у Наполеона, я не смог побороть искушения вновь погрузиться в историю. Первый консул Франции, сменивший некомпетентное правление Директории во главе с ее диктатором, потратил миллион франков на восстановление полуразрушенного дворца Сен-Клу, что на окраине Парижа, и сделал его местом своего проживания. Там же располагалась и его штаб-квартира, и все это – в шести милях от пропитанного зловонием центра города, на приличном расстоянии от всяких демократических бесчинств. К тому же дворец был куда просторней, нежели особняк Жозефины. Здесь нашлось место и для все разрастающегося штата консула, разных там помощников, слуг, подлипал и интриганов. Дворец был также призван производить должное впечатление на визитеров своим пышным убранством: богачи и политики часто соревнуются в этом, показывая, кто из них значимее.

Я познакомился с Бонапартом в 1798 году на военном судне «Восточный», где было не протолкнуться, и с тех пор отмечал, как всякий раз при новой с ним встрече его дома становятся все краше и богаче. За тот довольно короткий промежуток времени, что он поднимался к вершинам власти, у него скопилось больше дворцов, чем у меня – обуви. Лично у меня так до сих пор и нет дома, и этот контраст в наших карьерах становился все очевиднее, пока я переходил через Сену по мосту де Сен-Клу, а затем двинулся по вымощенной гравием широкой дороге к зданию Военного суда чести. Сам дворец, выстроенный в форме буквы «U», возвышался на пять этажей, а внутри размещался просторный мощеный двор, где спешивались посыльные, останавливались кареты дипломатов, бродили, переговариваясь между собой, министры и покуривали лакеи, а также лаяли собаки и сновали слуги и торговцы с товаром. Вся эта просторная площадь была завалена кучками лошадиного навоза, и сюда же, кстати, выходили и окна апартаментов Жозефины. Ходили слухи, будто бы Наполеон, работавший допоздна, и его супруга спали в отдельных спальнях, и планировка этих новых пристроек была столь запутана, что когда первый консул хотел провести ночь со своей женой, он переодевался в ночную рубашку и колпак, звонил секретарю, и тот вел его к Жозефине темными коридорами, освещая дорогу одной-единственной свечой.

Я же, разумеется, прибыл еще при дневном свете и был встречен новым камердинером Бонапарта Константом Вайри, противным толстым типом с круглым маслянистым лицом и бакенбардами, похожими на бараньи котлеты, который почему-то долго принюхивался к моей одежде, точно подозревал меня в нечистоплотности. Я поздравил его с назначением:

– Приятно служить лакеем в столь величественном дворце.

– Уж если у кого и имеется опыт по этой части, – тут же парировал он, – так только у вас, мсье Гейдж.