Убийство Маргарет Тэтчер - Хилари Мантел (2014)

— Приходил какой-то бедняга. Заблудился. Пакистанец. Бизнесмен. Я впустила его позвонить.

Муж промолчал. Кондиционер всхрапнул — и умолк. Муж сходил в душ, предварительно разогнав тараканов. Вышел из ванной, весь мокрый и обнаженный, вытянулся на кровати и уставился в потолок. На следующее утро я выбросила визитку в мусорное ведро.

Днем в дверь снова позвонили. Иджаз вернулся — извиниться, объясниться, поблагодарить меня за доброту. Я налила ему растворимого кофе, и он уселся и начал рассказывать о себе.

Стоял июнь 1983 года. Я шесть месяцев провела в Саудовской Аравии. Мой муж работал на геолого-разведочную компанию из Торонто и от нее был прикомандирован к местному министерству минеральных ресурсов. Большинство его коллег проживали в семейных «компаундах» разного размера, но одиноким мужчинам и бездетным парам вроде нас приходилось довольствоваться тем, что дают. Это была вторая в нашей совместной жизни квартира. До нас ее занимал какой-то холостяк-американец, вынужденный спешно съехать. На втором этаже дома из четырех квартир жил саудовский чиновник с женой и ребенком; четвертая квартира пустовала, а на первом этаже, через холл от нас, обитал бухгалтер-пакистанец, помощник министра саудовского правительства, ведавший его личными финансами. Встречая местных женщин в холле или на лестнице — одна вечно ходила закутанной с ног до головы, другая носила чадру, — холостяк-американец, как рассказывали, сразу оживлялся и начинал кричать: «Привет!» Или может быть: «Привет, крошка!»

Никаких более серьезных дерзостей он себе не позволял. Но хватило и этого. На него подали жалобу, и он исчез, а мы с мужем заняли освободившуюся квартиру. По саудовским меркам квартира была небольшой. Бежевый ковер на полу, почти белоснежные обои с тисненым едва различимым рисунком. Окна закрывались тяжелыми деревянными ставнями, которые опускались, если повернуть ручку на тыльной стороне рамы. Даже с поднятыми ставнями в квартире царил полумрак, и мне приходилось весь день пользоваться электрическим светом. Комнаты отделялись друг от друга двойными дверями темного дерева, тяжелыми, как крышка гроба. В общем, мы жили словно в похоронном бюро, в окружении образчиков этого печального ремесла — и в компании вредных насекомых, так и норовивших подпечься на лампах.

Он окончил бизнес-школу в Майами, сообщил Иджаз, и теперь занимался (это основной бизнес, как он подчеркнул) продажей бутилированной воды. Как прошло вчера со сделкой? Он уклонился от прямого ответа — очевидно, все сложно. Махнул рукой — мол, дайте время, только дайте время.

У меня пока не появилось друзей в этом городе. Социальная жизнь, какова бы она ни была, сводилась к частным визитам; никаких кинозалов, театров или лекций. Да, имелись спортивные площадки, но женщины туда не допускались. И «смешанные собрания» тоже не дозволялись.

Саудовцы не желали общаться с иностранными работниками сверх необходимого. Они смотрели на тех свысока, как на неизбежное зло, при этом белокожие, говорящие по-английски экспаты удостаивались, пожалуй, самого радушного отношения из возможных. Прочие — Иджаз, например, — считались «уроженцами стран третьего мира», и этот ярлык обрекал их на всякого рода грубости, оскорбления и бытовые осложнения. Индийцы и пакистанцы работали в магазинах и в малом бизнесе. Филиппинцы трудились на стройках. Тайцы подметали улицы. Бородатые йеменцы сидели на тротуарах перед закрытыми лавками — полы длинных рубах задраны, волосатые ноги вытянуты, шлепанцы торчат в паре дюймов от пролетающих мимо машин.