Двор Карла IV. Сарагоса - Бенито Перес Гальдос (1893)

– Ах, я должен признаться, – продолжал я, – что мое пылкое воображение рисовало мне безумные надежды, но виною этому, конечно, моя молодость. Я слышал так много толков о том, что в жизни повезло далеко не умным людям, что я сказал себе: «Вероятно, только глупые и счастливы на свете». И в то же время меня не покидала мысль, что если другие могут добиться почестей и славы, то почему же я не могу это сделать. Но я всегда мечтал быть честным министром, заботиться о благе народа. Мне казалось, что если я полюблю какую-нибудь придворную даму, то я затаю эту страсть в глубине моего сердца и готов буду верхом скакать отсюда в Аранхуэс, чтобы привезти ей розу. Я мечтал погубить врагов короля и многое в этом роде.

– О, эти времена прошли, – засмеялась Амаранта. – Я вижу, что у тебя возвышенные стремления, но теперь они неуместны. Твоя щепетильность рассеется, когда ты две недели проживешь здесь. Кроме того, ты мог бы сделать много добра твоим близким.

– Каким образом?

– О, очень легким! Моя горничная на этой неделе устроила на выгодных местах двух каноников.

– Как? – спросил я с необыкновенным удивлением. – Значить, слуги могут раздавать места?

– Нет, глупенький, их раздает министр. Но как может министр не исполнить моей просьбы, и как я могу не исполнить просьбы горничной, которая меня так хорошо причесывает?

– Один мой друг вот уже четырнадцать лет ждет хоть какого-нибудь жалкого прихода и до сих пор не может дождаться, – сказал я.

– Скажи мне его имя, и я докажу тебе, что ты и теперь уже влиятельный человек.

Я назвал Челестино дель Мальвара и объяснил, какого места он добивается. Она записала и то и другое.

– Вот взгляни, – сказала она, показывая мне целую кучу писем. – Это все просьбы, которые я должна исполнить. Ведь просители воображают, что министры способны на что-нибудь дельное, а в сущности они умеют только брать жалованье. Они не более чем машины или манекены, и для того чтоб заставить их что-нибудь сделать, надо уметь управлять известной, невидимой для публики пружиной.

– А разве князь де ла Паз не могущественнее самого короля?

– Да, но не так могуществен, как это воображают. Всем тем, что Годой имеет, он обязан не своим личным заслугам. Никогда не доверяй наружному величию. Могущество Годоя держится на шелковых вожжах, которые легко могут перерезать ножницы женщины. Когда Иовельянос хотел проникнуть во дворец, мы по всем углам наплели такую искусную шелковую паутину, что он запутался и упал.

– Сеньора, – произнес я, – меня очень пугает все высказанное вами, я боюсь споткнуться…

– Я знаю, что ты способен преодолеть все препятствия, – ответила она мне. – Упражняйся на том поручении, которое я тебе дала; затем я дам новое. Ты постараешься войти в милость к другой статс-даме; ты сделаешь вид, что тебе надоело служить у меня, поступишь к ней, а я в твоем паспорте напишу, что увольняю тебя. В ее присутствии ты будешь иногда дурно отзываться обо мне, чтоб отклонить всякие подозрения, а между тем будешь зорко следить за всеми ее поступками и обо всем доносить мне, твоей настоящей госпоже и покровительнице.

Я не в силах был долее выслушивать спокойно весь этот проект низких интриг, в которых, по-видимому, так опытна была моя госпожа, чего я до сих пор не мог подозревать. Какой-то тайный голос шептал мне, что подобная служба отвратительна, унизительна. Кровь бросилась мне в лицо; я встал и дрожащим от волнения и негодования голосом сказал графине, что я положительно не считаю себя способным на такие трудные поручения. Она засмеялась и сказала мне:

– Сегодня вечером, хотя уж и довольно поздно, в этой комнате произойдет свидание двух лиц, недавно поссорившихся между собою, и которых я хочу примирить. Они будут говорить наедине, и поэтому ты спрячешься за драпировку, отделяющую мой альков, и все подслушаешь, чтобы потом передать мне.