Последние дни Помпеи - Эдвард Бульвер-Литтон (1834)

– Клянусь Геркулесом! – возразил трактирщик. – Очень натуральное чувство для истового гладиатора. Вот что может сделать из человека хорошее воспитание! Дикий зверь и тот не бывает кровожаднее.

– Дикий зверь! Ах ты, дурачина! Да мы легко побиваем диких зверей! – воскликнул Тетред.

– Ну ладно, ладно, – проговорила Стратоника, приводя в порядок свой костюм и приглаживая всклокоченные волосы, – если вы все опять помирились, то советую вам вести себя смирно и прилично, потому что несколько молодых господ, ваших патронов, дали знать, что придут сюда навестить вас: они желают осмотреть вас на досуге, прежде чем назначить ставки на пари для предстоящего большого состязания в амфитеатрах. Они всегда приходят к нам для этой цели, так как знают, что у меня собираются лучшие гладиаторы Помпеи. У нас общество очень избранное, – благодарение богам!

– Да, – подтвердил Бурбо, выпивая чашу, или, вернее сказать, целое ведро вина, – человек, стяжавший столько лавров, как я, может принимать у себя только храбрецов. Лидон, выпей и ты, сын мой. Желаю тебе дожить до почтенной старости, как дожил я!

– Поди-ка сюда, – сказала Стратоника, любовно притягивая к себе мужа за уши – ласка, так мило описанная Тибулом.

– Тише, волчица! Ты хуже всякого гладиатора, – проворчал Бурбо.

– Ну, полно! – И она тихонько шепнула ему на ухо: – Калений только что прокрался сюда, переодетый, с черного хода; надеюсь, он принес сестерции.

– Ого! Я сейчас пойду к нему, а ты пока поглядывай за кубками – не прозевай ни одного. Не давай себя в обман, жена. Положим, они герои, но вместе с тем продувные мошенники.

– Не бойся, олух! – был нежный супружеский ответ, и Бурбо, успокоенный этим уверением, прошел через лавку и скрылся в задних комнатах.

– Итак, милые патроны придут полюбоваться нашими мускулами? – спросил Нигер. – А кто уведомил тебя об этом визите, хозяйка?

– Лепид. Он приведет с собой Клавдия, известного своими пари в Помпее, и еще молодого грека Главка.

– Не хотите ли пари о пари? – предложил Тетред. – Держу двадцать сестерций, что Клавдий будет держать пари за меня! Что ты на это скажешь, Лидон?

– Скажу, что он выберет меня! – отвечал Лидон.

– Нет, меня! – проворчал Спор.

– Дураки! Неужели вы вообразили, что он предпочтет кого-нибудь из вас Нигеру? – проговорил атлет, скромно назвавший себя по имени.

– Хорошо, хорошо, – сказала Стратоника, откупоривая большую амфору для своих гостей, которые устроились вокруг одного из столиков, – вот все вы считаете себя великими людьми и силачами, – а скажите-ка лучше, кто из вас выйдет против нумидийского льва, в случае, если не найдется преступника, который стал бы оспаривать у вас эту честь?

– Раз мне удалось вырваться из твоих ручек, храбрая Стратоника, – сказал Лидон, – надеюсь, я смело могу выйти на льва.

– А скажи мне, пожалуйста, – спросил Тетред, – где та хорошенькая раба – слепая девушка с блестящими глазами? Что-то давно ее не видно.

– О, она слишком нежна для тебя, сын Нептуна[12],– отвечала хозяйка, – да и для нас даже слишком хороша, мне кажется. Мы посылаем ее в город подавать цветы и петь песни дамам: таким образом она зарабатывает нам больше денег, чем здесь, служа вам. Да и, кроме того, у нее есть еще другие занятия, но это остается в тайне.

– Другие занятия! – вмешался Нигер. – Но она еще слишком молода для других занятий.

– Молчи, животное! – крикнула Стратоника. – Ты думаешь, что уж нет других игр, кроме коринфских. Если б даже Нидия была вдвое старше, она и тогда была бы также не достойна Весты, бедняжка!

– Однако послушай, Стратоника, – сказал Лидон, – где это ты раздобыла такую нежную, кроткую рабу? Она больше годится в прислужницы какой-нибудь богатой римской матроне, чем тебе.

– Это правда, – отвечала Стратоника, – и когда-нибудь я надеюсь разбогатеть, продав ее. Ты спрашиваешь, как ко мне попала Нидия?

– Ну да.