Мистер Эндерби изнутри - Энтони Бёрджесс (1963)

Часть первая

Глава 1

1

Пфффрррумммп.

И вам тоже очень счастливого Нового года, мистер Эндерби!

Однако пожелание звучит впустую с обеих сторон, ибо для ваших ночных визитеров этот год очень старый. Мы, шепчущие, щупающие, шуршащие, поскрипывающие в вашей спальне, — те самые потомки, к которым вы адресуетесь с такой надеждой. Поздравляем, мистер Эндерби: вы уже здорово вмазали по павильонным часам. Если сейчас проснетесь от очередного желудочного или двенадцатиперстного приступа, которые представляют для нас столь же гадкую перчинку лекций по литературе, как скрофула Джонсона, скатофобия Свифта, смертоносная галопирующая кровь Китса не воображайте, будто слышите призраков, посвистывающих и поскрипывающих вокруг постели. Чтобы стать призраком, надо сперва умереть или хотя бы родиться.

Перрррп.

Ответ мистера Эндерби задним числом. Не трогай, Присцилла. Мистер Эндерби не вещь, чтоб его тыкать, а спящий великий поэт. Альберта, пожалуйста, вытащи у него изо рта свой грязный палец. Его рот открыт не для дилетантского осмотра зубов, а чтобы можно было дышать. Нос, как орган, в сорок пять пережил свое лучшее время, превратившись в два кривых черных провала — каждый со своей миниатюрной подмышкой, — забитых, заложенных. Вспомните, ранние его стихи посещали мир запахов (страницы 1-17 в сборнике избранного, изданном Гарвардским университетом, каковой является вашим учебником). Там у нас мытые волосы, пикули, дрок, соли для ванны, кожа, карандашные стружки, консервированные персики, почтовые конторы, миссис Лейзенби на углу в магазине с его естественным трущобным гвоздичным диабетическим запахом. Но в зрелых произведениях ничего подобного не существует; двустворчатые двери навсегда закрылись. Этот мягкий шум, Гарольд, называется храпом. Да, Кристина, зубы у него, как верхние, так и нижние, съемные: их кладут вот в этот пластмассовый ночной сосуд. Детка, детка, ты пролила жидкость для зубов на ковер домовладелицы мистера Эндерби. Нет, Робин, ковер не редкий и не красивый, но он принадлежит миссис Мелдрам. Да, сам мистер Эндерби принадлежит нам, принадлежит всему миру, но это ковер его домовладелицы. Миссис Мелдрам.

Дальше. Его волосы ежедневно перекочевывают с головы на щетку, крошечный отряд за отрядом, с билетом в один конец. Вон на туалетном столике лежат щетки в оправе из поддельного серебра, завещанные ему отцом, табачником. Очески действительно грязные, Мевис, но у великих поэтов есть другие дела, кроме соблюдения гигиенических правил. Смотрите, вот эти очески составляют дневную квоту немногочисленных остатков волос мистера Эндерби. Священные реликвии, дети. Не спешите. Каждому по одному. Так. Бережно храните их в дневничках потомков текущего года. Выпавшие волосы, Генри, переходят в собственность их подобравшего. Они мистеру Эндерби не нужны, но уже оцениваются в классических аукционных залах приблизительно в фунт, если удачно повышать ставки. Одри, не надо пытаться выдернуть живой волос, это нехорошо. Столь грубого рывка достаточно, чтобы разбудить мистера Эндерби.

Грпрхррмп.

Видите? Он потревожен. Дайте ему успокоиться, как даешь успокоиться взбаламученной воде. Хорошо. Согласитесь, дети, мистер Эндерби лучше всего смотрится, перевернувшись на крестец и сбросив одеяло, соскользнувшее на пол. Живот выпирает двумя деликатными холмиками по обеим сторонам от перерезающего пижамного пояса. Смотрите, тут волос обильный. Одна из отвратительных иронических особенностей среднего возраста заключается в том, что волосы отступают вниз с благородной вершины, орлиного гнезда, оставляя ее лысой, точно орел, чтобы лагеря, казармы и гарнизоны вульгарного теплого тела густо зарастали порослью, бесполезной и некрасивой. Грудь тоже отвисла, смотрите. Богатая волосами, оживленная пучками и завитками. Кроме того, подбородок и щеки в щетине. Ощетинились, сказал бы Мильтон.