Третий рейх: символы злодейства. История нацизма в Германии. 1933-1945 - Йонас Лессер (2010)

Гете почитал Наполеона. После битвы при Йене, где Наполеон разгромил старорежимную прусскую армию, историк Люден спросил Гете, как тот чувствует себя в эти дни позора и несчастья, и, к своему ужасу, услышал в ответ, что поэт чувствует себя очень хорошо и не имеет никаких причин жаловаться на судьбу. Гете сравнил себя с человеком, который с безопасной скалы смотрит на бушующее под ногами море, волны которого не могут его достать. Еще в 1792 году, став свидетелем первой битвы французской революционной армии при Вальми, когда она с невиданной прежде энергией наголову разгромила прусскую армию, Гете сказал своему окружению, что они являются свидетелями зарождения новой эпохи в мировой истории и смогут потом хвастать тем, что присутствовали при нем. Старая фридриховская армия не была после этого реформирована и была бита Наполеоном при Йене и в 1806 году.

В 1813 году Гете сказал Людену, что он ни в коем случае не равнодушен к идеям свободы и отечества, но не может разделить восторг историка по поводу подъема Германии. «Действительно ли нация пробудилась? Знает ли она, что ей нужно?» Гете не видел уже в Веймаре ни французов, ни итальянцев. Вместо них явились казаки, башкиры, хорваты, мадьяры, кашубы, красные и прочие гусары: «Неужели они лучше?» – спрашивал он. Ему было при этом безразлично, что эти были «друзья», а те – «враги». Он не может, сказал Гете, ненавидеть французов, потому что слишком многим обязан их культуре. Когда ему было уже за восемьдесят, Гете признался, что является «умеренным либералом, как и всякий разумный человек». Он считал, что ему повезло родиться в эпоху, когда «происходили и продолжают происходить великие события». Среди них он упомянул Семилетнюю войну, отделение Америки от Англии, Французскую революцию и период правления Наполеона. «Поэтому мои мнения и выводы сильно отличаются от мнений и выводов тех, кто родился только сейчас».

Однажды престарелый поэт сказал своему секретарю Римеру, что антипатию, которую нация питает к евреям со смешанным чувством уважения и отвращения, можно сравнить с антипатией, каковую мир питает к немцам, роль и положение которых среди других наций до странности похожи на положение евреев. Он признался, что «временами чувствует удушающую тревогу, боясь, что настанет день, когда накопившаяся ненависть мира обратится против немцев».

Он знал, сколь многим обязан английской литературе. «Я очень, очень многим обязан Шекспиру, Стерну и Голдсмиту». Гете понимал, что немецкий роман произошел от Филдинга и Голдсмита. Он считал «Тома Джонса» Филдинга самым знаменитым по праву романом, «Викария из Уэйкфилда» Голдсмита «лучшим из всех когда-либо написанных романов», а его «Покинутая деревня» «долго оставалась моей подлинной страстью». Гете хвалил Байрона и романы Скотта, восхищался юмором Стерна, который возвестил наступление «великой эпохи чистого знания человека, благородной терпимости и нежной любви». Гете называл Стерна человеком великолепного духа и говорил, что он первым «освободил нас от педантизма и филистерства». О себе в одном из стихотворений Гете сказал, что он освободил немцев от пут филистерства. Точнее было бы сказать, что он пытался это сделать, но освободил лишь ничтожное меньшинство.

Однако самое глубокое почтение Гете – всю свою долгую жизнь – питал к Шекспиру. Он считал, что родился слепым, но глаза его в один миг открылись, словно по волшебству. Трагедии Шекспира, говорил Гете, – «это не просто поэмы. Это открытые книги судьбы». Шекспир и «Оссиан» помогли Гете освободиться от кокетливых завитушек рококо и постичь глубинную суть человеческой души. В возрасте семидесяти пяти лет Гете признался, что никогда не осмеливался сравнивать себя с Шекспиром.