Всем стоять на Занзибаре - Джон Браннер (1968)

– А, «Бэй Голд»! Я сам когда-то предпочитал именно эту марку… Нет, спасибо, я не буду. Бросил. Я прибегал к ним, когда хотел избавиться от ясности в мыслях, и в результате пару раз едва не попал в беду.

Пристрелка. Внезапно Нормана осенило, как объяснить, что у него на душе. С еще не зажженным косяком в руке он сказал:

– Послушайте, мистер Мастерс, давайте я скажу то, что пришел сказать, а потом уйду и больше не буду вам докучать. Прежде всего я знаю, что за ланчем произвел на вас не слишком благоприятное впечатление.

Элиу откинулся на спинку стула, положил правую ногу на левую, свел кончики пальцев и стал ждать.

– Я говорю не о том, ради какого впечатления притащили меня на этот ланч Старушка Джи-Ти и прочие из ее клики. Ко мне как к личности это отношения не имеет – сплошь цирк с корпоративным имиджем, мол, перед вами просвещенный работодатель, у которого цветной вице-президент, но все это вчерашний день. Крупные компании уже лет пятьдесят-шестьдесят так поступают, и все лишь бы задобрить свою нечистую совесть. Я пришел извиниться за то, какое впечатление я сам хотел произвести.

Он впервые поглядел Элиу прямо в лицо.

– Скажите откровенно, что вы обо мне думаете?

– Что я о вас думаю? – откликнулся Элиу и печально хмыкнул. – У меня не было шанса составить о вас какое-либо мнение. Если хотите, я скажу вам, что подумал о том, как вы били на эффект при знакомстве.

– Именно это я и имел в виду.

– Вы показывали высокопоставленному посетителю, что можете быть еще большей сволочью, чем члены совета директоров «Джи-Ти».

Возникла пауза. Наконец Элиу уронил руки на колени.

– Что ж, я ответил на ваш вопрос, но, судя по вашему молчанию, пользы вам от этого никакой. Теперь ответьте на мой. Что с вами случилось, когда вас отозвали из-за конфликта в бункере Салманасара?

Норман мучительно сглотнул, его адамово яблоко дернулось.

– Ничего важного, – пробормотал он.

– Я вам не верю. Вернувшись, вы были на автопилоте. За все время ланча в вас не промелькнуло ни тени индивидуальности, во всем, что вы делали или говорили, просматривался только набор условных рефлексов, отработанных настолько хорошо, что обманули бы любого, кроме, пожалуй, психолога… или дипломата. По одному тому, как человек входит в комнату, я научился видеть разницу между честным переговорщиком и делегатом, которого проинструктировали повторять как попугай официальную позицию правительства. Вы, возможно, в состоянии обмануть белых, на которых работаете, но я поседел, изучая человеческие уловки, поэтому я-то знаю.

Подавшись вперед, он взял левую руку Нормана в ладони и кончиками пальцев осторожно надавил между сухожилиями. Норман был слишком ошарашен, чтобы как-то среагировать, потом выдернул руку, словно что-то его ужалило.

– Как вы догадались?

– Не догадался. Когда я был послом на Гаити, один старик из переулков Порт-о-Пренса – думаю, вы назвали бы его знахарем – научил меня понимать язык тела. На мгновение мне подумалось, что вы серьезно повредили эту руку, но никаких следов травмы я не обнаружил. Так чья это была рука?

– Моего прапрапрапрадеда.

– В дни рабовладения?

– Да.

– Отрублена?

– Отпилена. За то, что ударил своего хозяина и столкнул его в ручей.

Элиу кивнул.

– Вы, наверное, были совсем маленьким, когда впервые про это узнали.

– Лет шести, думаю.

– Нехорошо рассказывать подобное детям такого возраста.

– Как вы можете так говорить? Именно про это им и надо рассказывать. В шесть лет я был уже достаточно взрослым, чтобы узнать, что парнишка, который в нашем квартале нравился мне больше всех, которого я считал своим лучшим другом, без раздумья присоединится к другим ребятам, которые мне не нравились и которые называли меня грязным ублюдком-ниггером.