Фабрика мухобоек - Анджей Барт (2008)

Мы остались в коридоре одни, если не считать двух сотен людей, преимущественно в темной одежде, которые уставились на нас, точно на каких-то чудищ, рожденных больным воображением. Любовь Юрека к шмоткам красного цвета была мне известна, но я не предполагал, что его наряд может произвести такое впечатление. К счастью, про нас быстро забыли – возможно, быстрее, чем хотелось бы моему другу, который, задав риторический вопрос: «Интересно, где они все припарковались?» – врезался в самую гущу толпы. Большинство в ней говорили по-польски и на идише, но слышался также немецкий и чешский. Не требовалось особой проницательности, чтобы догадаться: это международная конференция, организованная согласно с правилами столь популярного нынче тотального участия. Интерактивность, обогащение самосознания, женщины, играющие роль мужчин, жертва, становящаяся палачом. Я однажды участвовал в подобном мероприятии. Профессор католического университета в Сиэтле, горячий поклонник Пиночета, читал сочиненное им самим завещание Сальвадора Альенде, роняя неподдельно мокрую слезу, а его супруга в соседнем зале преображалась в рассвирепевшую полицейскую собаку и норовила вцепиться присутствующим в икры. Если и здесь разыгрывали спектакль такого рода – а все на это указывало, – то Роман Полански со своей пресловутой зацикленностью на точности реалий при съемках «Пианиста» в подметки не годился организаторам. Они позаботились даже о воспроизведении кисловатого запаха бедности, принесенного на одежде из густонаселенных домов, где нет канализации. Хотя, надо признать, в этом запахе чуть-чуть ощущалась (будто чтобы никого не обидеть) примесь «Шанели». Ошеломленный такой скрупулезностью, я попытался отыскать какие-нибудь промахи, но обнаружил только один – в облике державшегося в стороне пожилого мужчины. Он был одет вполне старомодно, но на плече у него висела сумка с надписью Lufthansa, лет на двадцать опережающая прочие детали костюма. Впрочем, это, похоже, не мешало принятым условностям: например, молодая девушка в берете, изображающая журналистку, спросила у него сладким голоском, знал ли он лично господина председателя. Получив ответ, что он не понимает, о ком речь, девушка явно ему не поверила.

– Но в гетто вы были?

Вот тут он удивился:

– Я же немец – как бы я мог там оказаться?

– Может, вы кого-нибудь застрелили? Случайно… – допытывалась она.

– Я нотариус, любое оружие мне отвратительно! Простите, я спешу. – И, поклонившись, торопливо отошел.

Нисколько не обескураженная журналистка перевела свой взор на меня. Однако, что мне понравилось, оказалась достаточно сообразительной – отведя взгляд, быстро нырнула в толпу.

Издалека я увидел девушку, очень похожую на выдающуюся пианистку Стеллу Чайковскую. Это Стелла рассказывала мне, что Румковский, чтобы обеспечить работой недавних гимназисток, велел им записаться в полицию и преследовать детей, торгующих поддельными конфетами. Отказываться не имело смысла: все знали о судьбе судей, которые, чтобы не выносить смертных приговоров за торговлю в гетто, чего требовали немецкие власти, подали в отставку. Судью Вайскопфа немедленно послали вывозить фекалии, а знакомый ее отца, адвокат Вильгельм Мрувка, с первым же эшелоном отправился в никуда. Сходство красотки со Стеллой конечно же было случайным: если бы Стелла узнала, что одна из ее внучек участвует в подобной конференции, она бы наверняка позвонила мне из Стокгольма.