Кислород - Миллер Эндрю Д. (2009)

Он зажег фонарь и повесил его за проволочную ручку на железную скобу рядом с кухонной дверью – пусть особенной темноты в ближайший час не предвиделось, ему нравился резкий запах парафина и шипение фитиля, от которого на душе становилось теплей. Он настроился на работу. Пить ему было нельзя, а курить он так и не научился. Его отдушиной была работа, и, усевшись на один из старых стульев с брезентовыми сиденьями, он вытащил из портфеля рукопись, словари, маркеры и принялся читать, поднося листы близко к очкам, – поначалу сосредоточиться было трудно: мыслями он все еще был наверху, в комнате матери. Но постепенно работа увлекла его в упорядоченный, с разрядкой в два интервала мир текста, и в ритме своего дыхания он принялся шептать слова на языке, который сделал для себя наполовину родным.

2

На узкой кухоньке в квартире на пятом этаже дома по улице Деламбр Ласло Лазар готовил к званому ужину эскалопы из телятины «en papillote»[1]. Этот рецепт требовал особой аккуратности и точности, поэтому, когда одна из приглашенных, Лоранс Уайли, сообщила, что ее муж, художник Франклин Уайли, принес с собой пистолет и размахивает им посреди гостиной, это больше раздосадовало его, чем встревожило. Эскалопы – нежно-розовые, почти прозрачные – лежали на разделочной доске. Он только что собирался отбить их деревянным молотком.

– Пистолет? Какого черта, где он его взял?

– У какого-то копа, с которым пьет в «Лё Робине». Бога ради, Ласло, скажи ему, чтобы он убрал его, пока чего-нибудь не случилось. Тебя он послушает.

Она стояла на пороге с широко открытыми глазами, прямая, как танцовщица, волосы убраны с лица серебряной заколкой. В руках – сигарета, одна из тех, что продаются в белых или почти белых пачках и которые Ласло считал совершенно бессмысленными.

– Франклин никого не слушает, – ответил он.

– А вдруг пистолет выстрелит?

– Не выстрелит. – Он принялся отбивать первый эскалоп. – Он не настоящий. Или просто старье, из которого вынимают начинку и продают коллекционерам или психам вроде него. Рядом с Биржей есть магазинчик, где на витрине полно такого добра.

– Он выглядит как настоящий, – сказала она. – Он черный.

– Черный? – Он улыбнулся. – Лоранс, он просто выпендривается. Хочет произвести впечатление на Курта. Помочь хочешь? Мне нужно порезать грибы. И четыре луковицы.

Пожав плечами и надув губки, она вошла в кухню, сняла кольца, положила их на кухонный стол и, взяв большой нож фирмы «Сабатье» с черной рукояткой, двумя точными ударами обрезала макушку и хвостик у первой луковицы.

– Он стал просто невозможен. – Она завела старую пластинку. – Целыми днями сидит в студии. Ничего не делает. Глотает таблетки, а какие – не показывает. Лжет. Я даже не знаю, любит ли он меня еще.

– Конечно любит. Да ему без тебя и дня не прожить. И почему ты говоришь, что он «стал» просто невозможен? Он и раньше таким был.

Она покачала головой, со щеки слетела слеза и разбилась о колечки лука.

– Я не могу избавиться от мысли, что должно произойти что-то ужасное. Правда ужасное.

Ласло оторвался от работы и обнял ее: у него в руке молоток, у нее – нож.

– Я так устала, – сказала она, уткнувшись ему в шею. – Я всегда думала, что когда мы станем старше, все будет проще. Яснее. Но все еще больше запутывается.

– Матерь Божья! – заорал Франклин, вваливаясь на кухню, – его фигура заняла все свободное пространство. – Венгерский педераст лапает мою жену! Отпусти ее, ублюдок!

Ласло взглянул на руки американца:

– Что ты сделал со своей штуковиной?

– С револьвером? Отдал его твоему прекрасному арийцу. Как насчет приличной выпивки, а, скупердяй?

– Приличная выпивка будет на кое-каких условиях, – ответил Ласло как можно более суровым тоном. – Ты же знаешь, что сегодня придет Кароль. Давай проведем этот вечер в тишине и покое.